Часть I. Глава 2. ДОМА И НА РАБОТЕ. МЕЧТА МАРИНЫ СБЫВАЕТСЯ
Возвращаясь домой, Филипп не думал ни об обнадёживающих словах Лилии Андреевны, ни о золотых волосах Марины — его волновали другие вещи. Первой было то, что он очень боялся устать на работе. Финальный семестр в институте выдался лёгким, так как был посвящён одному дипломному проекту и требовал только два-три раза в неделю наведываться к руководителю с чертежами и расчётами. В июле и августе Филипп отдыхал, а когда пришло время устраиваться, очень удачно подхватил ветрянку и месяц провалялся в постели, живописно украшенный зелёнкой. Однако всё хорошее когда-нибудь кончается, так завершился и этот незапланированный досуг; нынче перед ним мрачно вставала череда предстоящих серых будней. Первый день Филипп сбрасывал со счетов: оформление, новые лица, чуждая обстановка отвлекли его и не дали почувствовать усталость, не успели дать — но все последующие… Восемь часов рабочего дня превращались в девять, включая перерыв на обед; с дорогой из дому и обратно их становилось уже десять с половиной. Хорошо, что начало пришлось на середину недели, но после выходных никаких скидок до ноября уже не будет, и десять с половиной часов, умноженные на пять, печалили душу. Воображение рисовало наливающиеся свинцовой тяжестью ноги, голову, раскалывающуюся от нескончаемых цифр, подъём ни свет ни заря, толкотню в транспорте. Да что представлять, когда вот она — тебя спрессовывают, тебе наступают на ноги, просовывают руки с мелочью и билетиками — и это выводило на второе: до конторы можно было доехать не только на автобусе, но и на стареньком дребезжащем трамвае, в котором было меньше суеты и давки, и Филипп соображал, что лучше — потерять десять-пятнадцать минут и добраться с чуть большим комфортом или наоборот. Соображалось плохо, потому что хотелось есть и поскорее добраться домой, — и сознание выходило на третье, конечно, самое главное. Филипп смутно понимал, чем предпочёл бы заниматься на работе, но ясно видел: вовсе не тем, во что его впрягли. Счёт, отчёты, папки — и всё это в бабьем царстве. Это сегодня они болтали мало, присматривались — то ли будет, когда привыкнут! Ничего удивительного, что в отделе не было мужчин: если и появлялись, то сразу же стремились улизнуть, слинять, куда-то перевестись, и им это удавалось. А Филипп со своим клеймом молодого специалиста и обязанностью отработать три года окажется на долгие месяцы погребённым в этих стенах, прикованным к этому мрачному дубовому столу — что и говорить, нет в жизни счастья!
Плохо начавшийся день часто переходит в такой же вечер. Филиппу, поднимавшемуся в свою двухкомнатную коммуналку, где, кроме него, проживали его родители, стены подъезда, испещрённые малолетними любителями оставлять свои автографы на штукатурке, казались мрачнее, обшарпаннее и серее обычного. Отец его работал простым инженером, как и сын, только в институте, и возвращался домой в начале шестого; мать преподавала в школе биологию. «Всё вокруг темно и тоскливо, всё надоело, никаких перемен к лучшему. Получается, что я ещё и позже всех домой прихожу. Хорошо хоть, что мать дома: сразу накормит», — думал Филипп. Для победных реляций оснований не было, плакаться в жилетку тоже не хотелось, и он вошёл в квартиру с безразличным выражением на лице, лишь чуть грустнее обычного.