— И бог зачтёт! — согласилась Света. — В самом деле, Марина, закругляйся. Ну, не любит человек, не рискует или не хочет. Ничего особенного, никакой драмы, а ты бегаешь туда-сюда и без толку разоряешься…
— Сговорились вы все, что ли! — завопила Марина чуть не плача. — Я сама их вчера после селёдки ела! Откуси хотя бы кусочек и подожди хоть два часа: увидишь, что ничего не будет, и доешь!
— Нет, — холодно отрезал Филипп.
— Ну почему?
— Чтобы показать тебе, что моё упрямство сильнее твоего, — так же категорично заявил Филипп, пресекая возможность дальнейших настояний. — Угости кого-нибудь или птицам выложи, а то засохнет.
«Глупое и непоследовательное часто оказывается самым действенным», — облегчённо вздохнула Лиля и мысленно перекрестилась.
— Марина, угомонись ей-богу: работать мешаешь, — проворчала Лидия Васильевна.
— На этот раз путь к сердцу мужчины не пролёг через желудок, — философски подытожила Света.
Марина срывала злость на ни в чём не повинной пишущей машинке, нещадно стуча по клавиатуре. Всё складывалось так хорошо: вчера, отправляясь на работу, она предварительно захватила скопленные деньги, выбрала в двух купленных газетах самое дельное объявление и смогла договориться о встрече в тот же день. Женщина, к которой она пришла, внимательно её выслушала, спросила имя, вручила пакетик с порошком, что-то наговорив над ним, и заверила, что результат последует сразу, как только драгоценная смесь окажется в желудке избранника. Правда, она взяла за это двести рублей — сумму, для Марины огромную, но игра стоила свеч: ведь две сотни — нормальная цена, если покупаешь счастье на всю жизнь! Конечно, пришлось весь вечер провозиться с пирожными, Марина просто вымоталась, когда наконец сбила этот несносный крем, но с какой радостью она размешала в столовой ложке бледно-жёлтой массы содержимое заветного пакетика, с какой радостью убедилась, что порошок незаметен, с какой радостью начинила самый соблазнительный, самый пышный шарик своим скорым могуществом! Ещё несколько часов назад ей казалось, что самое трудное сделано: договорено, оплачено, испечено! Оставалось всего ничего: положить пирожное перед Филиппом, с замиранием сердца проследить, как он его съест и… и уплыть вместе с ним в море любви и счастья! И — вот, нате! — когда всё уже было готово, когда счастье почти лежало в кармане, когда до него недоставало только протянутой руки Филиппа, всё так глупо оборвалось, рассыпалось, не свершилось! Какая-то глупая селёдка между какими-то глупыми чертежами, какие-то идиотские предубеждения после каких-то идиотских ночных бдений, какие-то ишацкие страхи перед каким-то ишацким концертом! Это всё Марио, это подлый Марио со своим кооперативом, со своим билетом, это он разрушил Маринин светлый, прекрасный, уже выстроенный храм!
Девушку душили злость, обида и горечь; если бы Марио оказался рядом, она набросилась бы на него с кулаками, выцарапала бы мерзкие синие моргалы! Просто сил не было сдерживаться, когда всё, практически всё было готово, когда до счастья оставалась одна минута!
Способность соображать вернулась к Марине не сразу. В отличие от неё, Филипп сразу после завершившей этот разговор, почти ссору, фразы Светы принялся детально разбирать ситуацию. Сначала он отнёсся к догадке Лилии, как к пустому, не очень умному, чисто женскому домыслу; неприязнь Лилии к Марине он не учитывал, так как считал свою подругу выше подобных мелочей и был прав, но после настоящего сражения, которое Марина затеяла из-за маленького кусочка теста, пришлось пересмотреть и признать ошибочными первые суждения. Марина выказала такое упрямство, такую настырность, упрашивала так настойчиво, приводила такое количество доводов, возражала так горячо, так рьяно стремилась заставить Филиппа проглотить это пирожное, устроила такую передрягу по в общем-то ничтожному поводу, что сама собой напрашивалась мысль: дело тут нечисто и ничтожность повода только кажущаяся. Филипп припоминал беспокойно бегающие глаза, срыв с места, едва ли не притаптывания ногой, всё время повышающийся тон, чуть ли не истерику в конце — определённо, всё это должно иметь под собой гораздо большее обоснование, чем желание похвалиться кулинарными достижениями: они и так получили бы тройную оценку. Как она суетилась, как она волновалась, как ей это было нужно! Разве так ведёт себя Света, когда угощает чем-то? Ничего подобного: достаёт из сумки испечённое и, спокойно обходя присутствующих, протягивает пакет с негромким «угощайсь, питайсь, поправляйсь, жирку набирайсь, Свету вспоминайсь!» Света вообще в тыщу раз лучше. И легка, и весела, и с хохмами, и без претензий, и нет у неё этого утомляющего подобострастия к его персоне, и жопаста, и грудаста… Глаза, правда, малы, и брови неопределённы, но умелый макияж… И беленькая: небось, ни волоска на теле… Да, так о чём он думал? Филипп начал ласково присматриваться к Свете, продолжал соображать, но тут вспомнил Лилино «со Светой у тебя проблем не будет». А почему бы нет, если Лиля уедет? Чёрт, повело… Филипп ещё раз посмотрел на Свету, перевёл глаза на Лилю, поймал её просветлённый успокоенный взор и пронзил огненным взглядом голову Марины, низко склонённую над машинкой. Точно, она впихнула в пирожное какую-то гадость. Ишь как скуксилась! Небось, сговорилась с одной из ведьм, плодящих свои объявления в газетах, и отвалила ей кучу денег, а теперь оплакивает поруганные надежды и улетевшие бабки! Но Лиля — молодец, как быстро сориентировалась! Не было бы её — и бог знает, что бы с ним сейчас происходило бы! Но почему она так быстро догадалась, так сразу уверилась? Неужели сама этим занималась? Да нет, по крайней мере, не с Филиппом: держит в уме свой возможный отъезд, не будет класть много сил на неопределённое, скорее краткое. И всё равно — о женщины, все вы стервы! Вот с Марио Филиппу спокойно!