— А я тебе говорю, что на себя посмотреть надо. Где уж точно всё трещит по швам, так это в твоём институте.
— Поэтому там ещё один швейный цех открыли, — усмехнулся Филипп, разряжая напряжение. — Будут платочки вышивать под Китай и индийский трикотаж на шапочки переводить.
— Съел уже? Вот умница! Сейчас я к чаю пирожки твои любимые… — переключилась Надежда Антоновна и тут же — мужу: — А ты сегодня долго перед телевизором не рассиживайся. Филипп устал, может, пораньше лечь захочет. После Чернобыля всё равно ничего хорошего не услышишь: одни аварии и катастрофы. С пьянством они борются… Смехота… Купили этот безалкогольный, так пить невозможно, гадость неимоверная… А полки в магазинах пустеют, за куском вшивой колбасы два часа стоишь. И футбол закончился.
— Хоккей начинается, — вяло обронил отец и взял программу, пытаясь найти по какому-нибудь каналу передачу, заслуживающую уважения.
— Вот у Филиппа новости приятные! — Надежда Антоновна ласково потрепала сына по плечу.
— Учитывая то, что сказал Марио, есть и беспокойные, — заметил сын. — Инфляция прогрессирует, на валюту скоро перейдём, комиссионки к себе товар перетянут — это узаконит спекуляцию.
— Господи, как часто имя этого Марио звучит, — проворчал отец. — Просто поставщик сенсационных новостей, — слово «ньюсмейкер» было ещё не в ходу, и Александру Дмитриевичу пришлось выразить свою мысль тремя словами вместо трёх слогов. — Влюбился ты, что ли…
Шальные слова решили исход дела и переразложили ситуацию. Филипп замкнулся и полностью встал на сторону матери. Надежда Антоновна не считала нужным скрадывать разницу в обращении с сыном и мужем — наоборот, акцентировала различие. С мужем ей не повезло, это ясно, но Филипп!.. Он красавец, он умница, он с образованием, не бежит работы, а как её любит! Надежда Антоновна гордо расхаживала по школе и частным урокам в новой ангорке и бросала в ответ на восхищённые взгляды: «Всё сын, он сейчас по совместительству в строительном кооперативе замзавом, отделочными работами руководит. Какие у него проекты — загляденье, часами могу рассматривать! И всё в дом! Другой бы на танцульки, на девчонок, на бары бы перевёл, а он в первую очередь о матери… Хотела хотя бы половину вложить, а он ни в какую. Родненький», — и едва ли не смахивала слёзы с глаз. Успех сына заставил её не только важно поднимать голову, но и расправил плечи, сделал пластичнее и грациознее походку, сообщил изрядную долю благополучия, в котором цветёт любая женщина. Надежда Антоновна похорошела, помолодела, подтянулась и с удовольствием рассматривала по утрам своё отражение в зеркале, хотя раньше стремилась уйти от него поскорее. Как бы в ответ она окружала сына вниманием и заботой на свой манер: готовила, в основном, только его любимую еду, выбирала для него самые лакомые кусочки, стирала и отутюживала до блеска рубашки, ходила на цыпочках по утрам в выходные, пораньше отсылала мужа от телевизора. Александру Дмитриевичу ясно показывали, что если он и удостаивается какого-нибудь внимания, то делается это исключительно по доброте душевной, по привычке, по заведённому порядку, но никак не по любви и не по заслугам. Над ним подтрунивали, ему доставались только саркастические реплики, в которых его ставили на одну доску с институтом — и по делам, и по показателям, и по перспективам. «Ещё не разогнали? Не волнуйся, недолго осталось», «Что нынче сдали в аренду: актовый зал или уже до лабораторий добрались, штативы с колбами выметают под какой-нибудь склад?» и далее в том же духе. Его не гонят прочь — просто некуда, ему отдаётся какое-то время — и бог с ним, пусть скажет за это спасибо.
Александр Дмитриевич это понимал, но благодарить не собирался и наливался горечью, недружелюбием и неприязнью и к жене, и к сыну. Они считают его неудачником, потерянным человеком, серой личностью и не сознают, что виноват не он, а обстоятельства. Много ли времени прошло с тех пор, когда Филипп и сам мрачно смотрел в будущее и не видел там ничего, кроме девятичасового сидения в конторе за сто двадцать рублей в месяц! А если удача мелькнёт хвостом, подразнит, насыплет пару раз, а потом кооператив переориентируется, развалится, закроется — что тогда? Марио тоже подконтролен, зависит от отца… Александр Дмитриевич не верил в гений своего сына и, как Макаревич, считал синюю птицу пугливой особой, тем более в такое смутное время. Ни к Надежде Антоновне, ни к Филиппу он не испытывал острой ненависти — он вообще был неспособен на сильные чувства, но за этот тесный союз двоих, за то, что был отправлен на задворки, переживал и, не отдавая себе в этом отчёта, выжидал и втайне надеялся, что всё рухнет и Филипп окажется у разбитого корыта, потянув за собой и мать. Сам Александр Дмитриевич при таком раскладе ничего не терял, ибо ничего не приобрёл при прямо противоположном. Учитывая телевизор, он останется даже в выигрыше — вот он и посидит спокойно в сторонке, покуда другие бегают, пыхтят и суетятся.