Я инстинктивно делаю шаг в сторону от Мишки, от его машины. Это моя война. Только моя. Не хочу впутывать в эту грязь человека, который мне помогает.
— Миш, поезжай! — говорю тихо — Я сама доберусь.
— Я тебя подожду! — отвечает он и прислоняется к капоту, скрестив руки на груди. Он все понимает. Он дает мне возможность разобраться самой.
Игорь идет ко мне. Быстро, почти бегом. Он выглядит ужасно. Костюм помят, под глазами темные круги, щетина. Видимо, ночь у него тоже была веселая.
— Катя! — он хватает меня за руку. Его пальцы как тиски — Катя, где ты была? Я всю ночь звонил! Я с ума сходил!
— Отпусти! — пытаюсь вырвать руку.
— Катюш, прости меня! — его голос срывается на жалкий, заискивающий шепот — Я дурак, я виноват! Но это… это не то, что ты подумала! Она, эта сучка… эта Ника, она меня опоила чем-то! Подсыпала в шампанское! Я ничего не помню! Она сама на меня набросилась, соблазнила! Я клянусь, я не хотел!
Он несет этот бред, глядя мне в глаза своими синими, честными, когда-то любимыми глазами. И в этот момент внутри меня рвется, с оглушительным треском, последняя ниточка терпения.
Я размахиваюсь и со всей силы бью Тропинина по щеке. Звук оплеухи эхом разносится по тихому двору.
— Врешь! — шиплю я. И сама не узнаю свой голос. Он низкий, злой, полный ненависти — Врешь, скотина, как всегда врал! Всю жизнь!
Он отшатывается, хватается за щеку.
— Катя!
— Заткнись! — кричу я — Просто заткнись, мразь! Чтобы я тебя больше не видела и не слышала!
Я сама не знала, что умею так ругаться, что знаю такие слова. Они вылетают из меня сами, как ядовитая пена. Язык, двадцать пять лет произносивший только вежливые и правильные фразы, вдруг обретает свободу.
Видя, что оправдания не действуют, Тропинин меняет тактику. Жалкий щенок мгновенно превращается в злобного пса.
— Ах так⁈ — орет он, и его лицо искажается от ярости — Да ты сама во всем виновата! Сама! Ты на себя в зеркало давно смотрела?
Пытаюсь уйти, развернуться к Мишкиной машине, но Тропинин загораживает мне дорогу.
— Нет, ты послушай! — вопит он на весь двор — Ты же в старую бабку превратилась! Не следишь за собой, спортом не занимаешься! Растолстела! Живот обвис, и сиськи до колен! А она… Ника… она тоненькая, хрупкая! У нее глаза огромные! Она такая, какой ты была в молодости! Свежая! А от тебя нафталином пахнет!
Каждое его слово — как удар под дых, как плевок в лицо. Стою и не могу пошевелиться, не могу дышать, от стыда и унижения. Вижу, как в окнах нашего дома появляются любопытные лица. Бабки, сидящие на лавочке у подъезда, вытягивают шеи. Люба замерла со своей метлой. Весь двор превращается в зрительный зал, а я — в главную героиню унизительного спектакля.
— Слышь, ты! А ну ка закрой свой рот!
Оборачиваюсь. Миша, злой и насупленный, медленно идет к нам. Идет не спеша, но в его походке, в том, как сжаты его кулаки, чувствуется такая угроза, что мне становится страшно. Он уже не уставший врач. Он тот самый Мишка Киселев, школьный хулиган, которого боялся весь район.
Игорь оборачивается на голос. Он щурится, пытаясь разглядеть того, кто смеет ему указывать.
— А ты еще кто такой? — цедит он сквозь зубы.
— Плохо со зрением стало на старости лет, Тропинин? — усмехается Миша, подходя вплотную — Киселева не узнал?
Игорь отшатывается. Узнал. Его лицо вытягивается. Он помнит, чем закончилась их последняя встреча за школой.
— Кисель? Ты?.. А ты что тут делаешь?
— Я, в отличие от тебя, помогаю женщине, которую ты только что смешал с грязью! — голос Миши тихий, но от этого еще более страшный — А теперь слушай меня внимательно, Тропинин. Ты сейчас подойдешь к Кате. Посмотришь ей в глаза. И извинишься. За каждое слово, которое только что вылетело из твоей помойки.
Игорь криво усмехается, пытаясь сохранить лицо.
— Еще чего? С какой это стати я буду извиняться перед своей женой? Не лезь не в свое дело!
Киселев делает еще один шаг вперед. Он ненамного выше Игоря, но шире в плечах, и от него исходит аура спокойной, уверенной силы.
— Я тебе сейчас объясню, с какой стати! — говорит он все тем же тихим голосом — Я врач-травматолог. И очень хорошо знаю, как ломаются кости. Например, челюсть. Или нос. Заживает долго. И больно. А если учесть, что у тебя, как у «делового человека», наверняка куча встреч, выглядеть будешь, мягко говоря, непрезентабельно. Так что выбор у тебя простой. Либо ты сейчас извиняешься, и мы уезжаем. Либо я ломаю тебе что-нибудь прямо здесь, на глазах у твоих соседей. А потом мы все равно уезжаем. Понятно объяснил?