— Это ты? — Он даже и не повернулся, только чуть-чуть приподнял голову.
— Сиди, работай, мешать не буду.
— Ты была на репетиции? — Лев Васильевич перебросил несколько страниц и на полях возле первого абзаца поставил два восклицательных знака.
Через плечо Елена хорошо видела эти жирные, похожие на колья знаки. «Как первоклассник», — улыбнулась она, открывая шкатулку.
— Нравится тебе роль? — Лев Васильевич разогнул спину и снял очки.
— Очень, — ответила Елена, пришивая пуговицу. Лев Васильевич вновь надел очки и повернулся к ней:
— Серьезно?
— Да. — Елена откусила зубами нитку, повесила тужурку на место. — Ложись спать, ведь завтра рано вставать.
— Я не поеду на занятие. Громов сам будет проводить, решил выступить в роли командира батареи. Благоглупость! — Он поднялся. сунул руки в карманы пижамы, скривил тонкие губы.
Муж вдруг показался Елене маленьким-маленьким. Она сравнила его с Бородиным: Степан — великан, но немного беспомощный, Лева же цепкий, беспокойный, и он нравился ей таким.
— Честно говоря, после ухода Водолазова я должен быть командиром полка. Опыт, знание артиллерии, строевой службы, — сказал Лев Васильевич. — А вот не назначили! Ничего, Елена, свое возьму. — Он наклонился к жене, прошептал: — Гросулов, Петр Михайлович, говорит: тянись изо всех сил. Вот так-то. — Он усадил ее рядом, почувствовав под руками мягкие округлые плечи, начал рассматривать ее лицо: нос слегка вздернут, губы чуть припухлые, глаза с кристалликами в зрачках...
— Что ж молчишь?
— Не знаю, что и сказать. Может быть, будем спать, завтра тебе рано вставать, — повторила она.
Он обнял ее, поцеловал и, словно стыдясь этого, вскочил:
— Ты ложись, я посижу...
Когда она укрылась одеялом, произнес:
— Наивный.
— Кто?
— Громов.
— Почему?
— Сегодня он распорядился, чтобы Узлов один управлял взводом на занятиях. Хватит он с ним горюшка... Такого человека не воспитаешь. Узлов неисправим.
Работал Крабов долго. Лег, когда в соседнем дворе пропел петух. В комнате было темно, но постепенно он пригляделся и начал различать вещи. Однако мысли его витали за пределами квартиры. Он был свидетелем недавнего разговора Громова с командиром батареи капитаном Савчуком. Лейтенант Узлов проводил политические занятия с личным составом первого взвода. Материал он изложил довольно толково, живо. Когда артиллеристы покинули учебный класс, присутствовавший на уроке Савчук спросил Узлова: «Вы серьезно решили уволиться из армии?» Лейтенант резко ответил: «У меня впереди жизнь, товарищ капитан. Я не хочу здесь прозябать. Мне нужны знания, специальность. А кто мне их в полку даст? Вы? Не дадите!» Это Савчуку показалось оскорбительным: он не имел высшего образования, но за плечами были два фронтовых года (попал Савчук на войну шестнадцатилетним мальчишкой), артиллерийское училище, восемь лет службы на командирских должностях — разве все это ничего не стоит! И, конечно, командир батареи, вспылив, крепко отчитал Узлова, назвал его слепым, самовлюбленным франтом. Случай этот стал известен Бородину, потом дошел до Громова. Командир полка вызвал Савчука. «Чем занят Узлов в свободное от службы время?» — спросил Громов у капитана. Тот пожал плечами: о каком свободном времени спрашивает командир полка, разве оно есть у военных? Удивительное дело — Громов очень спокойно доказал капитану, что есть и обязательно должно быть и что долг командира — помочь подчиненному разумно использовать это время. «Вы посоветуйте Узлову принять участие в художественной самодеятельности», — сказал Громов. «Но ведь там одни солдаты, а он офицер», — промолвил Савчук. Эти слова покоробили командира полка, и он перешел на повышенный тон: «Ну и что? Разве это зазорно?» Громов долго разъяснял капитану, что солдаты нынче грамотные, понимают, где офицер допускает панибратство, где проявляет подлинные товарищеские отношения. ..