— Нет, — Ариадна Парисовна хлопнула себя по лбу, подумав: «Получи, склеротичка!». — Пустите его и отмойте, чтобы от него не воняло.
— Вы нашли кого-то для своих увеселительных заведений? — глаза герцога заблестели, то ли от выпитого коньяка, то ли от «галантных» мыслей. Покажите его сначала мне.
И Шуазель подмигнул старой своднице.
— Нет, это пособие для Франсуазы. Он понадобится нам во время занятий, — ответила Ариадна Парисовна.
— Что?! — Шуазель вскочил. — Да будет вам известно, что ни один мужчина кроме меня не должен приближаться к Франсуазе де Пуатье! Это приказ Его Величества!
— Поверьте, для того урока, который я собираюсь проводить, тот оборванец — самая лучшая кандидатура, — заверила герцога госпожа Эйфор-Коровина.
— Нет и еще раз нет, уважаемая госпожа Гурдан! — герцог Шуазель взял потомственную ведьму за локоть и отвел в сторону, начав говорить тихо-тихо, ей на ухо. — Дело здесь политическое, госпожа Гурдан. Мы не можем подпустить к Франсуазе ни одного мужчины младше пятидесяти лет, который э-э… м-м… гарантированно безопасен. Вы меня понимаете?
— Вполне, но… — Ариадна Парисовна изо всех сил пыталась предостеречь герцога, но тот, похоже, даже не собирался ее слушать.
— Никаких «но»! Гоните взашей этого проходимца! — крикнул герцог лакею. — Нет ничего такого, что может простолюдин, и что было бы неподвластно дворянину.
Шуазель сделал высокомерное выражение лица.
— Как вам будет угодно, ваша светлость, — Ариадна Парисовна почтительно присела, но на ее губах заиграла злая усмешка.
— То-то же, — назидательно произнес герцог и поднялся с кресла. — Я буду ждать вас в своем будуаре. Как только Франсуаза будет готова, милости прошу.
Госпожа Эйфор-Коровина поклонилась еще ниже. Глаза потомственной ведьмы лукаво заблестели.
Убогое жилище придворного философа представляло собой шестиугольную комнатушку с неровным протекающим потолком.
Возле окна мужчине среднего роста можно было выпрямиться во весь рост, но ближе к дверям уже приходилось нагибаться. Вся обстановка состояла из большого черного стола, пары стульев с атласной обшивкой, оборванного голубого диванчика, и поцарапанного орехового комода. Все эти вещи были присланы Вольтеру королевским старьевщиком, как «милость Его Величества». Из окошка немилосердно дуло, а мутное, желтоватое стекло едва пропускало свет. Почти все свое жалованье философ тратил на бумагу, перья и свечи, чтобы писать жалобные письма русской императрице Екатерине о несправедливости жизни и необходимости соблюдать внутренние нравственные законы. Императрица отвечала ему пространными рассуждениями, но выслать денег до сих пор сама не догадалась.
Когда Вольтер, закусив кончик языка, выводил: «так вот, милостивая государыня, пока одни купаются в роскоши, другие вынуждены терпеть свою несчастную долю, но настанет такой момент, когда голодный народ…», послышался шорох мышиных лапок.
— Вот тебе! — Вольтер стащил с ноги увесистый башмак и запустил в нахальную мышь, тащившую в нору ужин философа — засохший кусочек сыра.
— Ты стал нервным, — от стены отделилась тень, оказавшаяся приземистым, коренастым демоном в золотых очках.
— А, явился! Дух преисподней! — Вольтер сложил руки на груди и приподнял брови. — Что? Это и есть твое могущество, обещанное мне? Держать платок этому недоумку! Говорить о том, как повезло его народу!
— Ты хотел стать королевским философом и стал им, — Асмодей уселся на потрепанный диван и завернулся в плащ. На губах демона жажды богатства играла насмешка.
— Но я имел в виду совсем другое! — воскликнул Вольтер.
— Значит надо было четче формулировать свои мысли, чтобы донести до меня, что же ты на самом деле имел в виду, — улыбка Асмодея стала просто издевательской. — Иначе, что же ты за философ, если не знаешь, как донести свои истинные мысли?
— Я хотел донести идеи просвещения до Его Величества, — Вольтер сидел вполоборота к Асмодею.
У него напрягся голос и вытянулась шея.
Философ вытаращил глаза и поджал губы.
— В самом деле? — Асмодей посмотрел на Вольтера поверх очков.
— Да, я желал облегчить участь французского народа, подарить народу просвещенного короля, — Вольтер задрал вверх нос и завернулся в дырявое одеяло на манер горностаевой императорской мантии.
— Тогда у тебя нет причин жаловаться, — развел руками Асмодей. — Наш договор выполнен, ты можешь донести до Его Величества идеи Просвещения. Я сделал тебя придворным философом…