– Возлюбленная? – хором повторили Бесс и Билл, переглянувшись.
Бесс вспыхнула. Редмид кашлянул. Тайлер покраснел и сплюнул.
Бесс схватила Билла за руку.
– У тебя нет выбора, – яростно прошептала она.
Редмид поджал губы. Затем он с видом, будто для него это сущая мука, поклонился повелителю ирков.
– Ми… милорд, если вы позволите нам уйти, когда мы этого пожелаем, и приютите наших раненых, то я буду… – Он набрал в грудь воздуха. – Буду вам премного обязан.
Скакун ирка бесшумно подступил к ним на два шага.
– У Диких с-с-страх ес-с-сть начало мудрости, – произнес тот. – Будет раз-зумнее приберечь ваше недоверие для Шипа.
– Это так, – признал Редмид.
День спустя ему показалось, что он уже полжизни прожил в замке ирка, а некоторые истории его брата – и другие сказки, какие матери рассказывают детям, – получили внятное объяснение.
Твердыня ирка не была похожа на человеческие замки.
В огромное озеро скрюченным пальцем вдавалась полоска суши, и по всему этому пальцу из камня и почвы стояли высоченные деревья, подобные соборным шпилям среди скальных колонн, которые лишь с первого взгляда казались естественными. В подлеске были раскиданы сотни вигвамов, словно гигантские груды хвороста, собранные великаном и разбросанные как попало. Издалека эти хижины выглядели убого – обычные кучи веток, однако при близком рассмотрении выяснялось, что они плотно сплетены с травяными коврами, которые выстилали стены изнутри; сам же каркас был выращен целенаправленно так, что каждая хижина представляла собой отдельное растение, куст или дерево. Самый внутренний слой был образован плотными покрытиями из тщательно свалянной шерсти, которую настригали с огромных овец, что беспрепятственно паслись в лесу. В каждой хижине имелся каменный очаг, обычно устроенный на природном каменном выступе. В нескольких, как в людских домах, стояли печные трубы, а в остальных обошлись отверстиями для выхода дыма. Овцы и козы были всюду, а почву на всем полуострове устилали где сосновая хвоя, где скошенная трава. В каждом здании была аккуратно проделана дверь, подогнанная под форму сооружения – все естественно, без единой строго прямой линии.
Почти во всех домах было полно ирков, и Билл позавидовал их жизни в уюте и праздности. За козами и овцами они ходили скорее для удовольствия, не видя в этом труда; компаниями отправлялись собирать рис или за медом Диких, а то на охоту или танцы. Он наблюдал за их приходом и уходом – раз! и вот уже плоды их трудов: ведерко меда, мертвая лань, корзина с капустой.
Он следил за ними в окно. Его скальный выступ напоминал цитадель, и Билл предположил, что шпиль получился случайно, по воле ветров, однако внутри он был полым, как изъеденное термитами бревно, и населенным так же густо, но только ирками. Туннели тянулись во всех направлениях, вверх и вниз под причудливыми углами, и Билл заблудился в этом муравейнике, пока искал всего-навсего отхожее место, в котором Дикие, на счастье, нуждались не меньше, чем он.
Однако дорогу в большой зал он знал, и именно там его ощущение времени подвергалось наибольшему испытанию, ибо пир шел постоянно – ирки приходили и уходили, ели, с чарующим неистовством играли на своих сказочных гуслях иркскую музыку, которую Билл представлял себе совершенно иначе, а потом удалялись. Они появлялись и исчезали очень быстро и так же быстро говорили, а его хозяин сидел на стуле, как выяснилось, из цельного слитка золота, и смеялся, рукоплескал, заговаривал то с одним, то с другим и при этом ни капли не утомлялся. И зала не покидал.
Как и его супруга – самка с лицом в форме геральдического сердечка; с глазами большими и яркими, как серебряные короны, а волосами столь огненными, что Редмид решил: не иначе, она их красит. На ней был зеленый кертл с длинными рукавами, похожими на дубовые листья; повадкой же она напоминала то аббатису, то малое дитя.
В третье посещение зала – Билл не мог удержаться и неизменно возвращался – она повернулась, увидела его, и у нее округлились глаза, хотя казалось, что дальше некуда. Она взяла немыслимо чистую ноту – высокое «си», и супруг присоединился к ней.
Они запели дуэтом, как трубадур и его гусляр, и пение длилось ровно столько, за сколько Билл, захоти он этого, прочитал бы «Отче наш». Она улыбнулась Редмиду, показав полный рот крошечных острых зубов.
– Добро пожаловать, прекрасный чужеземец! – пропела она.
После воскресной мессы Мортирмир вернулся к занятиям в университете – в городе, который так стремительно возвращался к нормальной жизни, что осада, сражение и захват императора начали казаться сном. Но кое-что не было сном.