Какую игру затеял отец и почему не поставил его в известность?
Или же… Нет, не может быть. Но с другой стороны… Отец мог и не получить его письма. Тогда это многое объясняет.
— Рамус, — зовет маркиз, и тот поворачивается в его сторону, переставая давать указания по поводу камина. — Подойди ко мне.
Дворцовым слугам он никогда не доверял, поэтому не просто подзывает Рамуса к себе, но и отводит в сторону. Оглянувшись и не заметив ничего необычного, Моллитием на всякий случай еще и переходит на южное наречие.
— Ты ничего не слышал про гонца, которого посылал в Примордиум?
— Он еще не возвращался, милорд, — тихо отвечает Рамус. — Как только вернется, мне сразу сообщат.
— Что-то его слишком долго нет. Ты уверен, что он не вернулся несколько дней назад, пока ты тут возился с моим… недомоганием.
Называть это болезнью нет никакого желания. Признаваться самому себе, что это зависимость, Моллитием тем более не готов.
— Я сегодня же схожу в трактир, в котором мы условились встретиться, и обо все распрошу, милорд. Но перед этим… — Рамус делает паузу, и молчит не так долго, но успевает начать действовать Моллитиему этим на нервы.
— Да говори ты быстрее, чего тянешь!
— Пообещайте не пользоваться моим отсутствием.
Моллитием удивленно вскидывает брови, а затем фыркает.
— За кого ты меня вообще принимаешь? Стану я еще тебе обещать что-то или оправдываться. Кто ты такой, чтобы брать с меня обещания?
— Милорд, я не забочусь ни о чем, кроме вашего блага. Вы же сами видите, что вам становится лучше.
И как бы не хотелось это признавать, но он ведь прав. Моллитиему действительно становится лучше: голова не так раскалывается, тело не ломит. Нет, пожалуй, все еще ломит, но совершенно иначе — слабее, не постоянно.
Но стоит ему вспомнить о дурманящих солях, и каждый нерв в теле откликается, почувствовав призрачную возможность насытиться успокаивающим и приятным послевкусием.
— Будь благоразумны, — просит его Рамус, и во взгляде слуги стоит настоящая мольба.
Он не помнит, как давно они встретились впервые. Но если бы не разница в положениях, то при других условиях они могли бы стать друзьями. Преданность Рамуса никогда не проистекала из положения или достатка герцога Примордиумского. Временами Моллитиему казалось, что он бы и за миску супа продолжал дальше верно служить и ему, и отцу. И вот теперь он видит ту же преданность.
Заботу, но не о господине, а о человеке.
О добром друге, которого он знает столько лет, и который не может не вызывать беспокойства.
Моллитием ничего не обещает. Лишь смотрит долгим взглядом и наконец кивает. На лице Рамуса появляется благодарная улыбка. Так, наверное, и проявляется доверие. Впрочем, маркиз вспоминает о герцогине, о снятом с его руки перстне, и неприятные сомнения начинают грызть его с новой силой.
— Займись этим делом немедленно, — настойчиво добавляет он перед тем, как отпустить слугу. — Мы не можем откладывать.
Ему бы заботиться о сборах и скором отъезде, но мысли настолько заняты солями, герцогиней и странным поведением отца, что он и думать забывает про сборы. Как один из членов совета он просто не может не сопровождать королеву в ее путешествии.
Таковы традиции: совет сопровождает правящего монарха, пока тот объезжает свои владения и воочию наблюдает за жизнью подданных. Когда-то отец сопровождал короля Вермиса, теперь его очередь сопровождать королеву Нереис.
Он отказывается от ужина, ходит туда-сюда по покоям, нервно ожидая, когда Рамус наконец отправится в трактир, как и обещал. И в мыслях не возникает идеи о попытке побега или какого-либо обмана, благодаря которому он сможет обзавестись маленькой склянкой со столь ценными солями.
До ночи еще остается время, когда двери открываются, и Рамус сообщает, что к нему опять пришли.
— Посетитель? — удивленно спрашивает маркиз, отходя от окна. — Неужели герцог Парвусский вернулся и желает продолжить наш разговор?
Не успевает Рамус ответить, как Моллитием замечает копну кудрявых темно-каштановых волос и тяжелую книгу в темно-серой потертой обложке.
— Маркиза хотела справиться о вашем здоровье, — произносит Рамус, но Моллитием его не слушает.