Перед глазами сразу встает та ящероподобная тварь, которая глядела на нее, заняв место королевы.
К утру очередного дня без Круделиса она чувствует себя разбитой и совершенно не выспавшейся. Еще бы — так вздрагивать от каждого шороха! Кусок в горло не лезет, и Лакерта ограничивается разбавленным кислым вином.
С раннего утра замок погружен в приготовления к отбытию королевы, принца и совета. Слуги суетятся, кто-то спотыкается, кто-то толкается, но подобная суматоха несколько успокаивает и заземляет ее блуждающее сознание. Никто не станет ее искать, если она пропадет на несколько часов. Лакерта пользуется этим и выскальзывает из замка, никуда конкретно не направляясь.
Руки быстро мерзнут, и ночные холода не отступают даже после рассвета. Парвус хоть и находится на континенте, но тоже стоит на берегу моря, а значит, там вряд ли будет теплее. Она ежится, накидывает капюшон на голову и направляется прямиком в город. Отвлечься, подумать, забыть о странных чувствах, охватывающих ее после того ритуала — вот что ей нужно.
Улицы города кажутся ей непривычно пустынными. Ни играющий детей, ни открывающихся лавок. Даже бордели и трактиры закрыли двери и выглядят пугающе пустыми. Неприятное чувство растет где-то в груди, но Лакерта продолжает идти по улицам, будто что-то ищет и никак не может найти.
Темные всохшие в замерзшую глину ручейки она замечает на одной из самых оживленных улочек, ведущей к площади. Обычно оживленных, но не сегодня. Кровь, думает Лакерта, не останавливаясь и не опускаясь на корточки, чтобы прикоснуться к пятнам и неровным следам. Это может быть кровь забитого животного, но неприятное чувство опускается из груди в живот, а в горле встает ком.
Она знает, что это не кровь животного.
И она слышит смрад мочи и дерьма задолго до того, как замечает сорванные латы, брошенную кольчугу или валяющиеся части тел.
Сапогов нет. Одежды нет. Все то, что могло бы пригодиться горожанам, давно растащено по домам. За это их винить нельзя, она помнит: когда кто-нибудь подыхал в Умирающем квартале, так его тут же раздевали, а из карманов вытаскивали все вплоть до безделушек. Голодающие и мерзнущие люди превращаются в дикарей пострашнее ночных тварей.
Отрубленная мужская рука — четко по локоть — не вызывает приступа тошноты или омерзения. Чуть дальше валяются ошметки тел. Вырванные куски мяса, которые то ли поели собаки, то ли умудрились за ночь расклевать птицы. По крайней мере, Лакерте хочется надеяться, что без зверей здесь не обошлось, потому что представить, что такое сотворили люди, — последнее, что ей хочется.
Чем ближе она подходит к площади, тем сильнее становится запах. Оторванные конечности, куски мяса и торчащие из них кости валяются на дороге. Такое чувство, что кто-то специально убрал их подальше от домов и лавок. Ей бы развернуться и пойти в замок. Ей бы сбежать и не смотреть, но неприятное ощущение скручивается узлом в животе, и Лакерта не может отвести взгляд.
Здесь была бойня.
И голоса, которые она слышала, принадлежали не монстрам из потустороннего мира, а умирающим здесь людям.
Она оборачивается на возвышающийся вдалеке замок, тот выглядит огромной черной скалой среди густого тумана и мрачного неба, давно не знавшего ярких солнечных лучей. Разразись сейчас гром и ударь молния где-то рядом с замком, она бы не удивилась.
Но грома нет. Нет и молнии.
Есть только убийственная тишина, скрипящие дверцы и сидящие по домам люди, устроившие все то, последствия чего она наблюдает.
Губы невольно начинают шевелиться, Лакерта не замечает, как шепотом обращается к своей богине, просит указать верный путь. Где же была городская стража? Почему устроившие это не схвачены, и никто не явился просить у королевы право на немедленное предание их мечу?
А потом ей попадаются разорванные в клочья тряпки, и осознание накрывает медленной паникой. Груды теп принадлежат им — тем самым, кто должен был остановить бойню. Городская стража пала жертвой гнева разъяренной толпы.