— Может, потому что она напоминает нам о жестокости, но справедливости веры? — предполагает он.
— О, прошу вас, как же жестокость к самому себе может быть связана со справедливостью, — жеманно вздыхает она. — Скорее епископ так прицепился к этому бичу, чтобы напомнить всем нам, как опасна и коварна может быть сама церковь, а никак не наш бог.
Он удивленно вскидывает брови и шепотом замечает:
— За подобные речи вас могут счесть интриганкой, миледи.
— За мои речи меня можно счесть кем угодно, мой принц, но чаще всего мужчины предпочитают считать меня всего-навсего дурой.
Когда она уходит, он пересекается с холодным взглядом Нереис и ловит себя на мысли, что и она считает его дураком.
Не трусом, не способным занять ее место на троне, а всего лишь набитым дураком, служащим для ее развлечения. И даже расцветающая на ее лице улыбка не способна этого изменить.
II. Парвус. 1
— Как она?
Седые волосы женщины заплетены в косу, эрл Стагнум глядит на нее впервые за последний год, но с трудом узнает. Испещренная морщинами кожа стала совсем сухой, а безразличный взгляд устремляется куда-то вперед и никуда конкретно. Она перебирает что-то в руках, но с такого расстояния не разглядеть.
— По-разному, дорогой. Когда хуже, когда лучше. В сезон дождей, конечно, было совсем тяжко. Бедняжка подскакивала от грома и до ужаса пугалась грозы. Но недавно приходил лекарь и сказал, что ее состояние можно считать хорошим.
Он глядит на престарелую няню, которая когда-то следила за ним в детстве, а теперь вынуждена находиться ежедневно в компании его матери, сжимает ее ладони, сложенные на фартуке, своей и чуть заметно ей улыбается.
— Спасибо тебе, Трия. У меня не хватит слов, чтобы выразить тебе всю благодарность.
Няня берет его ладонь в свои, гладит шершавыми от работы руками, и ему кажется это так странно — она младше его матери, точно младше, но выглядит почти на десять лет старше.
— Я все для тебя сделаю, Тагги. Разве могла я тебе отказать?
— Могла, — серьезно произносит он. — Сидела бы с детьми, занималась бы и дальше тем, что умеешь лучше всего.
— Вот когда у тебя пойдут дети, милый, тогда и буду снова сидеть с детьми. Сейчас я нужна миледи.
Стагнум не спорит. Не убеждает ее отказаться; потому что правда в том, что никому, кроме Трии доверить собственную мать в болезни он не сможет. Отец так боится за репутацию семьи, что даже слышать не хочет о том, что у Трии болят руки. Что ей нужна помощница или две. Особенно на случай, если матушка упадет и что-нибудь себе сломает.
— Я так рада, что ты вернулся домой. Но все ли у тебя хорошо? — обеспокоенно спрашивает она.
— Ты всегда зришь в корень, нянюшка, — с непроизвольной лаской отзывается он. — Я не просто так сюда вернулся, пускай и давно беспокоился о состоянии матушки. Отец послал меня для того, чтобы подготовить замок к прибытию двора.
— Рекс всемогущий…
Трия прикрывает ладонями рот, ее побледневшие с возрастном глаза подобно зеркалу отражают все мысли, что он успел прокрутить в собственной голове, пока мчался на лошади, а потом и плыл на корабле до замка, который однажды отойдет ему.
Стагнум кивает, подтверждая читающееся на ее лице опасение.
— Как же?.. Что же тогда?.. Миледи ведь…
— Знаю-знаю, нянюшка. Потому я и хотел сам тебе об этом рассказать.
— И что же повелел сделать его светлость? — с опаской спрашивает она.
Он мотает головой, упирает локти в собственные бедра и устало трет глаза. Свечи догорают почти до середины, нужно распорядиться, чтобы принесли еще свечей. Потому что заснуть он сегодня точно не сможет, но Стагнум тяжело вздыхает, поднимает взгляд на Трию и не сразу, но все же отвечает:
— Я пообещал, что разберусь со всем самостоятельно. Подготовлю замок и… — он делает паузу, переводит взгляд на сидящую на постели женщину в соседней комнате и лишь затем продолжает: — и о матушке позабочусь. Никто из придворных, особенно члены королевского совета и королева, не должны знать о ее состоянии.