Все для того, чтобы каждый вечер падать на кровать и засыпать практически моментально. Все для того, чтобы не думать, что герцогиня Парвусская по милости своего мужа окажется запертой среди прислуги с небольшим окошком под потолком.
Зато слез больше нет.
Ни слез, ни тяжелых мыслей. На них попросту не остается времени.
Слуги перестают коситься на него на третий день. Малая часть из них помнит его еще мальчиком, когда отец был не герцогом, а эрлом при предыдущем короле. И Стагнум знает, что лучше будет погнать прочь тех, кто знает о несчастной судьбе его матери, доверившись лишь нескольким надежным людям, но он не может избавиться от людей, что столько лет преданно служат его семье.
— Я опасаюсь, как бы они не начали болтать, — сообщает он Трии, когда им с четвертого раза все же удается уговорить матушку спуститься вместе с ними в другие комнаты.
— Не начнут, мой милый. Поверь, я знаю этих людей очень и очень давно. Все они любят и ценят нашу миледи и никогда не говорили о ней злого слова.
Он переводит взгляд на матушку, удивленно рассматривающую новую комнату, отчасти напоминающую ее прежние покои. Он постарался максимально повторить расположение мебели, даже запомнил, где обычно лежат ее вещи и в каком порядке. Но ее уплывающее сознание все равно слишком удивлено происходящим, чтобы она с легкостью приняла эту перемену.
— Лучше бы никто вообще о ней не говорил, — замечает Стагнум. — Прибудут не только придворные, но и их слуги. Кто знает, заведут ли они дружбу с нашими и как скоро начнут обсуждать своих лордов так же свободно, как делают это между собой. Отец с меня голову снимет, если кто-то проговорится о состоянии матушки и новость облетит весь двор.
Трия молчит. Глядит на него сочувствующе, чуть сжимает его плечо и улыбается.
— Ты не можешь предусмотреть всего, Тагги. В конце концов, если милорд так сильно боится за свою репутацию, чего же он сам не явился подготовить замок?
Потому что он трус, думает Стагнум.
Трус и лицемер.
— У него есть другие обязанности. Все же он входит в совет ее величества королевы.
Трия кивает так, словно это нечто само собой разумеющееся. Куда уж видному государственному мужу думать о нездоровой жене. От этого тоже становится тошно.
— Я хотел выйти в город и самолично оповестить жителей, но их уже и без моего участия оповестили. Так что я буду у себя. Если ей что-то понадобится, если тебе что-то понадобится, — добавляет он, — то пошли за мной, ладно? По крайней мере, у нас есть несколько дней, чтобы помочь ей привыкнуть к новым условиям.
За грудиной что-то щемит, когда он видит, как матушка ложится на кровать, поджимает ноги и выглядит совсем потерянной. Хочется от бессилия кричать, но Стагнум не позволяет себе подобной слабости. Хватило одного раза; он давно не мальчик, узнавший о том, что в пылу ссоры отец толкнул мать и та полетела с лестницы, сильно ударившись головой. Ему не положено кричать и плакать всякий раз, как он видит ее бледную фигуру, мало похожую на ту улыбающуюся и пышущую здоровьем женщину, которой она была раньше.
— Ступай отдыхать, милый, — произносит Трия в ответ. — У нас у всех был длинный день. К тому же, вряд ли ты сможешь помочь, даже если ей вдруг станет хуже.
От осознания ее правоты становится паршиво на душе.
Ему подают ужин в покои, но есть совершенно не хочется. Стагнум наспех пишет отцу короткое письмо, в котором сообщает о том, что подготовка к приезду двора идет полным ходом, а старый шкаф он перенес из рабочего кабинета.
Перо застывает на пергаменте, от формулировки становится тошно, и он почти решает выкинуть неудавшееся письмо, но напоминает себе о том, что любая почта с легкостью может попасть в чужие руки.
Он не боится отцовского гнева. Не боится скандала и выволочки, которую тот непременно устроит, если состояние здоровья его супруги всплывет на поверхность. Но уважение к отцу, вбитое в голову с самых юных лет, настолько крепко сидит внутри, что он запечатывает письмо сургучной печатью и отдает одному из доверенных слуг.
— Отправь это в столицу и как можно быстрее. По моим подсчетам они еще не должны были сесть на корабль до Парвуса.