— Весь замок перебудишь своим хохотом.
Наконец Рубрум перестает смеяться, утирает выступившие от смеха слезы и фыркает:
— Никогда б не подумал, что ты не умеешь вести себя с женщинами!
Грисео едва не начинает оправдываться, но дверь начинает открываться, и он вовремя подхватывает ручку, чтобы помочь Блатте открыть ее. Она выходит уже без подноса, и касается его руки в толстой перчатке, когда собирается закрыть дверь.
Руки они одергивают синхронно, и если бы сейчас Грисео перевел взгляд на Рубрума, то заметил бы многозначительное выражение на его лице. Но он не переводит. Все его внимание сосредоточено на несколько смущенной Блатте, которая неловко заправляет прядь волос за ухо и торопливо уходит, обернувшись через плечо в самом конце коридора.
Что-то внутри замирает, когда он ловит ее взгляд.
Рубрум что-то шепчет, но Грисео его не слышит. Все так же смотрит в конец коридора, где уже никого нет. И лишь когда Рубрум заходится очередным приступом смеха, Грисео вспоминает о его присутствии и шикает.
— Прости-прости, — поспешно извиняется Рубрум, почти что складываясь пополам от смеха. Но хотя бы делает это беззвучно. — И кому из нас еще семнадцать?
— Тому, кто ржет на посту, — хладнокровно отзывается Грисео.
— Ты прав, мне не стоит забывать о карауле, — соглашается Рубрум и выпрямляется, гордо выпятив грудь вперед, что не так-то просто сделать в тяжелых доспехах. — Но ты бы видел свое лицо!
— Ты закончил?
— Да-да, конечно.
Грисео скашивает на него суровый взгляд, стараясь придать своему лицу выражение максимального безразличия, но Рубрум широко улыбается, демонстрируя нехватку пары зубов, что на самом деле злиться на него не получается.
Мальчишка ведь не со зла, напоминает себе Грисео.
— Я никому не скажу, — вдруг обещает Рубрум заговорщическим шепотом.
Грисео уже собирается спросить, с чего он считает, что он чего-то там стыдится, как из-за угла снова показывается Блатта и незаданный вопрос встает комом в горле. Она приходит сюда каждое утро; да и было бы странно, если бы не приходила. В этом и заключается работа служанки — подготовить все к пробуждению королевы, начиная от свежей воды для умывания и заканчивая платьем. И все же он глядит на нее так, будто ее появление — это нечто невообразимо прекрасное, нечто удивительное и совсем неожиданное.
В этот раз двери они открывают синхронно, Блатта так же ловко проскальзывает в покои, но проводит внутри больше времени. Или ему кажется?
Внутри все словно замирает от нетерпения, когда же она выйдет и ему снова удастся взглянуть на ее лицо хоть на мгновение. Рубрум хитро косится на него, едва сдерживая улыбку, но больше ничего не говорит и не смеется, а это уже что-то.
Выходя из покоев, Блатта роняет стопку писем, и Грисео тут же наклоняется, чтобы помочь ей поднять их.
— Не стоило, я бы и сама справилась, — вежливо замечает она, но это лишь предлог. Грисео чувствует, как ее тонкие пальцы пихают небольшую записку в его перчатку, а затем он передает ей собранные письма, и они поднимаются на ноги почти одновременно.
На этот раз она не уходит, а почти убегает и не оборачивается, хотя ему хочется надеяться, что она взглянет на него хотя бы в самом конце коридора перед тем, как завернуть за угол.
Рубрум качает головой, чуть улыбнувшись, но, судя по всему, не замечает, что ей все же удалось передать Грисео записку. Записка, которая буквально жжет ему предплечье. Развернуть бы ее быстрее и узнать, что внутри; но он не станет делать этого при ком-то.
Прочтет, когда окажется подальше от любопытных глаз. В замке, конечно, везде есть глаза и уши, но кому есть дело до обычного гвардейца?
Ждать смену приходится не так долго, как обычно. Хотя, казалось бы, от нетерпения время должно было бы превратиться в тягучую и еле подвижную субстанцию. Двое гвардейцев приходят на смену Грисео и Рубруму, и их довольные и сытые рожи точно отличаются от усталого взгляда Грисео или начинающего зевать Рубрума.
— Сейчас бы поесть, — произносит Рубрум, зевнув, едва они делают несколько шагов от королевских покоев. — Даже корка хлеба сгодится.