— Ну так иди на кухню, — Грисео тут же цепляется за эту идею. Отличный вариант спровадить простодушного юнца, чтоюы он не мешался под ногами. — Там уже точно кто-то не спит. Может, даже удастся нормально поесть.
— Тоже верно! — Рубрум широко улыбается и хлопает Грисео по плечу. — Ты, пожалуй, тоже голоден? Пойдем со мной, а?
— Знаешь, я бы с удовольствием, но, честно говоря, с ног валюсь от усталости. Ты иди, поешь. Растущий организм все же, — дружески подкалывает его Грисео.
Ничего подозрительного Рубрум не замечает. Еще раз хлопает его по плечу и говорит:
— Ну ладно, пойду я. Свидимся еще!
— Обязательно, — отзывается Грисео и стараткльно держит тот же темп щага, что и до этого. Пусть Рубрум думает, что его единственная цель сейчас и правда добраться до койки и уснуть.
Как только Грисео сворачивает влево по коридору и принимается спускаться по лестнице, он просовывает два пальцы в перчатку правой руки и вытаскивает оттуда сложенную в несколько раз записку. Все внутри замирает, от предвкушения даже во рту пересыхает, и он пытается сглотнуть слюну, которой во рту и нет. Он останавливается у подножия лестницы и не заботится о том, что кто-то может его увидеть. В такое время по замку перемещаются только предрассветные тени и слуги — а это почти одно и то же.
Сначала он медлит, не решаясь развернуть записку, а потом на очередном выходе все же решается. Любопытство пересиливает всякое волнение. Записка, чуть помятая и сложенная в несколько раз, оказывается довольно короткой. Грисео прочитывает ее несколько раз, боясь, что что-то упустил с первого раза, но слова от этого никак не меняются и не приобретают новый смысл.
«Я буду ждать тебя в полдень в городе у недостроенной церкви».
И никакой подписи, разумеется.
Он бы узнал ее почерк среди десятка других, каждую закорючку и каждую букву. Пускай Блатта не так часто оставляет ему подобные записки, но всякий раз они вызывают внутри тот же трепет, что и в самый первый раз. Грисео пробегается взглядом по ровным буквам еще несколько раз, а затем сворачивает записку и прячет обратно в перчатку. При первой же возможности бумага будет предана огню.
Ему хочется верить, что однажды это все останется в прошлом. Однажды он сможет открыто говорить с ней, назначать ей встречи и, быть может, если будет достаточно удачлив, то и целовать ее руку. Однажды, но не сейчас.
Грисео знает, что их встреча совсем не будет похожа на тайное свидание двух любовников, скованных узами своего происхождения. Знает и истинную причину, почему она передает записки именно ему, а не кому-то другому, но всякий раз позволяет себе не просто надеяться. Он позволяет себе верить — дерзко верить в небольшой огонек взаимности, который разгорается во взгляде Блатты всякий раз, когда он глядит ей в глаза дольше пары положенных мгновений.
Одно это придает намного больше сил, чем плотный завтрак или хороший сон. Впрочем, последний ему не повредит. Особенно, если у ее величества есть для него важное поручение. Он нужен своей стране, он нужен своей королеве. И однажды он может оказаться нужным еще и этой миловидной девушке с темно-рыжими волосами, которые она всегда так аккуратно убирает в прическу.
Тогда, конечно, его счастью не будет никакого предела. А пока стоит довольствоваться хотя бы тем, что он снова ее увидит. Увидит, заговорит с ней — и все это за пределами замка.
10
Нереис ускользает прямо из-под его носа. Опирается на руку герцога Парвусского и одаривает Виренса таким взглядом, что ему становится дискомфортно от одного факта, что он решился подойти к ней после присяги.
— Простите, ваше высочество, — учтиво произносит герцог, чуть склоняя голову, — но я вынужден украсть ее величество. Государственные дела не дремлют.
— Конечно, — цедит Виренс сквозь зубы и видит, отчетливо видит хитрую полуулыбку на лице Нереис.
Ему так и хочется бросить что-то едкое вроде: «сначала государство, потом я» или «куда уж мне соперничать с делами Инсуле». И пока он выбирает, какую именно колкость бросить, герцог уводит королеву под руку, и Виренсу остается смотреть им вслед.
Голова неприятно ноет после выпитого прошлой ночью. После того, как один из ее гвардейцев так позорно справился с ним, не прилагая никаких усилий. О, он все еще помнит это — слишком четко для того, кто спустился в погреб и опустошил еще пару бутылок перед тем, как все же отправился в сторону своих покоев.