— Эй, толстяк, смотри, какая добыча мне сегодня в руки пришла! — насмешливо кричит мужчина, дергая девчонку в сторону, как индейку, которая в сущности ничего не весит.
Парнишка, преследовавший ее, тем временем подбегает к страже и останавливается, согнувшись пополам. Лакерта медленно следует в их сторону, все еще стараясь придерживаться равнодушной толпы. Парнишка упирается ладонями в колени и тяжело дышит, стараясь восстановить дыхание.
— Это она… — говорит он, шумно втягивая воздух через рот. — Она воровка, сэр!
— Какой же я тебе сэр? — стражник давит смешок, и к нему приближается второй — толще, но мало чем отличающийся от него. — Слыш, толстяк, а ты сэр?
В ответ тот низко хрюкает, и Лакерта презрительно кривит губы. Девчонка продолжает пытаться выкрутиться, но все ее попытки оказываются тщетными.
— Она украла хлеб у моего отца! Он целыми днями работает на мельнице, чтобы потом печь хлеб по ночам, а схватила и дала деру!
— Это мой хлеб, он все врет!
Хорошая попытка, но неубедительная.
Лакерта смотрит на чумазое лицо девочки и не может избавиться от ощущения, что видит себя. Ей нужно идти, напоминает она себе. Нужно идти и как можно быстрее вернуться в замок, чтобы не вызывать лишних подозрений. Чтобы не рассердить ничем королеву, которая и так зла на нее после вчерашней ночи.
И все же почему-то она не может отвернуться. Почему-то продолжает смотреть.
— Твои слова может кто-то подтвердить, малец? — спрашивает тот, что толще.
— Она и у меня вчера украла, — вдруг произносит седеющий владелец лотка с овощами. — Только куда мне за ней угнаться.
Он выносит ногу из-за лотка и демонстрирует деревянный протез, ухмылка на лице рослого стражника становится лишь шире.
— Ну что, воровка, придется расплачиваться.
— Я не воровка! — вопит девчонка. — Это мой хлеб, мой!
— Сделайте что-нибудь, — шипит Лакерта, и в ней оборачивается женщина в грязном платье, держащая на руках маленького ребенка — то ли мальчика, то ли девочку, не разобрать.
— Что я сделаю, мне самой нечем сына кормить, — отзывается та, защищаясь. И в ее голосе так много отчаяния, что Лакерта скашивает взгляд и замечает, что малыш, сидящий на руках женщины выглядит болезненно.
— Да оставьте ее, — встревает какая-то сгорбленная бабка. — Всем есть нечего, что теперь, убивать ребенка, что ль?
— Зачем же убивать? — спрашивает рослый. — Наказать, чтобы неповадно было.
Он грубо отбирает у нее буханку хлеба, девчонка вопит и кусает его за руку.
— Ах ты ж мелкая дрянь! — рычит он от злобы, хлеб впихивает уже отдышавшемуся мальчишке. Тот хватает буханку и сразу же устремляется куда-то в толпу. — Ну сейчас ты у меня получишь.
— Не надо! Нет! — кричит девчонка.
Лакерта замирает как вкопанная. Что-то внутри нее уже бросает корзину, расталкивает мешающих горожан, явно больше заботящихся о собственных покупках, чем о происходящей жестокости, но она все еще здесь. Все так же стоит и ничего не делает.
Лишь смотрит.
Смотрит и не может отвернуться.
— Знаешь, что делают с ворами? — спрашивает рослый, перехватывая ее за ногу. Девчонка пытается пинаться, изо всех сил старается, но куда ей справиться со взрослым солдатом? Он взглядом пересекается с толстым и кивает ему, мол, держи за руки. — Им отрубают ладони.
— Она еще маленькая, — продолжает бабка.
Кто-то из горожан, кажется, наконец замечает, что происходит, потому что молодая беременная женщина закутывается в дырявый платок и встревает:
— Я заплачу, господа. Давайте я заплачу за нее.
— Отойдите, дамочка, — пренебрежительно советует толстый, не сразу хватает извивающуюся девчонку за ногу, а потом и за другую. — Мы — члены городской стражи. Королева лично распорядилась, чтобы в городе был порядок, и мы не потерпим воровства.
— Особенно, когда страна голодает, — подхватывает рослый.
— Слушай, руби лучше ногу, — советует толстый. — Там мяса больше. По самое бедро, получится хороший окорочок.