— А потом? — с надеждой спрашивает она.
Моллитием тяжело выдыхает и пытается еще раз приподняться, но герцогиня журит его указательным пальцем, и он почему-то откидывается спиной обратно на подушку, хотя и не ложится так, как прежде.
— Не помню, — наконец признается он.
— Вас ударили ножом, — подсказывает герцогиня и откидывает одеяло в сторону. Он опускает взгляд и видит шов на собственном боку. — Лекарь говорил, что его дурманящие соли хороши, но не предупреждал, что настолько.
Она жеманно смеется и поднимается с постели. Он тянет руку к зашитой ране, но в последний момент решает этого не делать. Герцогиня возвращается с бокалом и протягивает ему. Моллитием осушает тот сразу же, пить хочется так сильно, что пару капель воды, упавших на его сухие губы, он жадно слизывает, чем вызывает у нее смешок.
— Вы потеряли много крови, маркиз. Хорошо еще, что я была рядом. Не могу представить, что с вами было бы, оставь я вас в той инфернальной обители.
Теперь он припоминает.
Он хотел разнять драку, а солдат оказался вооружен ножом — самым простым, возможно даже грязным. Рана и правда не болит, но если дело в солях, то боль скоро напомнит о себе. Герцогиня тем временем протягивает ему еще один бокал воды, который он принимает из ее рук уже спокойнее и пьет медленнее.
— Сколько я был без сознания? — спрашивает он, отняв бокал от губ.
— Три дня, если быть точной.
Моллитием протягивает бокал, и герцогиня берет его с хитрой улыбкой. Он пытается понять, что значит ее выражение лица, но думать все еще получается с трудом.
— Мне не нравится ваша улыбка, Деа, — наконец произносит он. — Говорите же.
— Скажем так, — начинает она издалека и отходит обратно к столику, на котором стоит графин с водой и несколько флакончиков, как он понимает, с солями от лекаря, — герцог Парвусский очень обеспокоен вашим отсутствием. Представляете, он даже спрашивал, не завели ли вы себе любовницу в городе!
Над последними словами она принимается искренне хохотать, а Моллитием пытается осознать услышанное.
— Любовница, какой абсурд, — меланхолично замечает он.
— Вот-вот, но не могла же я сказать и ему, и герцогу Ветусскому, что вы у меня, правильно?
Она что-то отправляет в рот, и он не сразу замечает, что она ест виноград, да еще и с таким видом, будто он не пролежал у нее несколько суток раненный и в бреду, а просто-напросто проснулся в ее постели после бурной ночи с морем выпитого вина.
— Вы находите всю эту ситуацию забавной?
— А вы нет?
— Нет, не нахожу, Деа.
Он снова пытается встать, но на этот раз она не пытается его остановить. Лишь смотрит пристально, стараясь рассмотреть как можно лучше обнаженную грудь и живот.
— Если у вас разойдутся швы, то будете сами себя зашивать, Моллитием.
Маркиз скашивает на нее суровый взгляд, но герцогиня абсолютно серьезна. На ее лице нет и намека на шутку.
— Где моя рубаха?
Она указывает на кресло, стоящее справа от него, и продолжает жевать виноград, пожирая его глазами.
— Вы ведете себя…
— Неуместно? — подсказывает герцогиня. — И это говорит мне полуголый мужчина в моей спальне.
В рубахе оказывается приличная дыра, но зато пятен крови нет. Должно быть, служанки герцогини умеют не только менять повязки и держать рот на замке, но еще и отстирывать кровь. Рубашка в целом выглядит не так плохо, так что он решает, что вполне сможет добраться до собственных комнат в ней. Моллитием надевает ее как есть, боль начинает постепенно отдаваться в боку, но он все равно сохраняет лицо и подходит к герцогине.
— Примите мою благодарность, — говорит он, беря ее ладонь в свою, и целует ей руку.
— Так бы сразу, — отзывается она несколько обиженно.
Несколько мгновений они так и стоят друг напротив друг, а потом она протягивает ему ягоду:
— Хотите?
— Вы издеваетесь надо мной?
— Что вы, я обожаю принимать в своих покоях умирающих мужчин.
Она выдерживает паузу, а потом начинает смеяться, явно получая удовольствие от его замешательства. Моллитием разворачивается и направляется в сторону дверей, непроизвольно прижимая локоть к раненному боку.