— На вашем месте я бы воспользовалась ей.
— Кем? — переспрашивает он, останавливаясь у дверей, и поворачивает голову в ее сторону.
— Историей о любовнице в городе.
— С чего бы мне врать о том, что случилось? — маркиз тут же поясняет. — Конечно, я не стану говорить, что провел эти дни в вашей постели, чтобы сохранить вашу репутацию.
— Как великодушно, — герцогиня прижимает ладонь к груди и театрально вздыхает.
— Но я вполне могу сказать, что был ранен, в этом нет ничего такого. Драки часто случаются в борделях и тавернах.
— Драки — да, — соглашается она, с деланым увлечением разглядывая грозди разного винограда. — А вот покушения — это вряд ли.
— С чего вы думаете, что кто-то покушался на мою жизнь?
Боль становится все более ощутимой. Моллитием цепляется за ручку двери и старается не подавать виду, но дурманящие соли хороши лишь на определенный промежуток времени.
— Всего лишь предположение, — она кокетливо улыбается и отправляет в рот очередную ягоду. — Можете не принимать его всерьез, а можете прислушаться к той, что спасла вам жизнь. Выбор за вами, маркиз.
И если бы не тон, с которым она это произносит, слова герцогини насторожили бы его. Но она что-то мурлычет себе под нос и направляется к другой двери — той, что ведет в соседнюю комнату. Детскую или гостиную — он точно не уверен, что сопряжено со спальней.
Одна из дверей, рядом с которыми он стоит, открывается, и служанка разве что не влетает в него.
— Простите, ваша светлость.
Он не поправляет ее, вместо этого спрашивает:
— В той стороне комната слуг?
— Да, ваша светлость.
— Выведи меня через нее, — спокойно командует он и оборачивается, чтобы бросить взгляд на герцогиню, но она давно скрылась в соседнем помещении.
— Следуйте за мной, — произносит служанка, и Моллитием подчиняется.
Почему-то слова взбалмошной и ветреной женщины, которая и правда спасла ему жизнь, крепко заседают в его мыслях. Дурманящие соли перестают действовать почти полностью к тому моменту, как он добирается до отведенных ему комнат. Тупая боль в боку начинает преследовать его при каждом движении, и маркиз отмахивает от пытающегося что-то сказать ему слуги.
— Позже, Рамус, мне не до того, — хмуро произносит Моллитием, проходя мимо.
— Но ваше сиятельство…
— Я же сказал: позже.
— Как будет угодно, — покорно соглашается тот. Раскланивается и выходит, оставив маркиза в полном одиночестве.
Первым делом он устремляется к столику подле камина с тяжелым графином, украшенным драгоценными камнями, — подарок для отца, который так и остался в столице, не попав в руки к адресату.
В графине, наполовину опустевшем, все же оказывается достаточно анисовой водки, и он льет ее в бокал почти до самых краев. Сказываться больным ему некогда, а вот пьяным — что ж, ее величество привыкла, что члены ее совета постоянно где-то напиваются. Это, по крайней мере, вызовет намного меньше вопросов, чем неслучайное ранение.
И все же с чего он вдруг решил поверить герцогине и ее странным умозаключениям?
Водка освежает, но он все равно занюхивает край рукава. Интересно, как быстро он почувствует себя пьяным. Три дня без еды, потерял много крови, а теперь вот не придумал ничего лучше, как заглушить боль выпивкой.
Ему нужно написать отцу.
Моллитием вспоминает это внезапно, наливает в бокал еще водки и отправляется с ним за письменный стол. О чем он собирался писать? Ах да, люди. Он обещал герцогу Парвусскому людей и как можно скорее.
Горло жжет от очередного опрокинутого бокала водки — в столице такое не пьют, да и он почти отвык от нее. Моллитием вытаскивает пару листов бумаги, чувствуя приятное тепло, разливающееся по телу, и пытается собраться с мыслями, чтобы сформулировать письмо.
— Рамус! — громко зовет он.
Двери распахиваются, и на пороге появляется слуга.
— Слушаю, ваше сиятельство.
— Закрой двери и иди сюда, — командует Моллитием, макая перо в чернила и поспешно принимается выводить письмо.