Его внимание привлекает небольшая тележка с чем-то горячительным. Круделис останавливается и замечает красные щеки хозяина тележки, ярко выделяющиеся на фоне седых, почти белых усов.
— Самый лучший пунш в Магнуме! — нахваливает свою выпивку тот, и Круделис решает подойти поближе.
Требуется какое-то время, чтобы слух адаптировался к иной речи — местный язык мало похож на инсулийский, а количество наречий так велико, что он и вспомнить не может, на каком именно говорят местные, а на каком сами Шакалы — братья, разделившие страну на две части.
— Лучший, говоришь? — басит Круделис, и подвыпивший дедок довольно кивает.
— Иностранец, да? Накось, согрейся лучше.
Он ловко наливает дымящийся напиток в самую обыкновенную походную кружку, местами затертую, а кое-где даже погнувшуюся.
— Всего пять нуммум!
— Пять нуммум… — задумчиво произносит Круделис и начинает шарить по штанам. За столько лет мог бы обзавестись привычкой брать деньги, особенно, когда отправляется в другую страну, но как он не брал их с собой пять сотен лет назад, так и в этот раз не задумался.
Дедок тем временем понимает, что его возможность подзаработать утекает у него из рук и заметно грустнеет. Вздыхает так тяжело, подобно вернувшемуся из длительного странствия путнику, и сам отхлебывает из чашки.
— Жаль, иностранец, жаль…
— Ты мне лучше скажи, как отсюда пройти к торговке пряностями Оксиуранус.
— Это к какой ж из них? — со смешком уточняет дедок, и пунш в чашке булькает.
— К старшей.
— Эт можно.
Дым от пунша приятно согревает кожу, пока подвыпивший дедок объясняет, где завернуть направо, где срезать и куда лучше не соваться, если не нужны проблемы, и Круделис ловит себя на том, что посматривает на него с долей уважения. Старый пьяница, может, и выглядит жалко со своей тележкой горячительного, но последние мозги все еще не пропил.
По крайней мере, объясняет вполне доступно.
По дороге ему не встречаются снующие то там, то тут дети. В такую промозглую погоду даже самые беспокойные и вечно куда-то стремящиеся смертные предпочитают не высовываться из дома, и он их за это не осуждает. И сам бы с удовольствием сейчас посидел бы у огня, потягивая что-нибудь покрепче, но он обещал Нереис не задерживаться.
И почему он всякий раз обещает ей что-то? Ладно бы, если просто обещал. Но нет, он еще и выполнять это старается.
Нет, сейчас не время. Он потом об этом подумает. Или же выскажет Лакерте все, что думает о ее престранных замечаниях и дотошных вопросах. Не было бы этой женщины в его жизни, думать бы получалось реже.
Круделис терпеть не может задумываться о причинах собственных поступков. Лакерта же, напротив, обожает его к этому подталкивать.
Дом торговки пряностями ничего не выделяется из стоящих рядом точно таких же домов. Он находит нужную дверь по небольшой скрипучей вывеске, покачивающейся на ветру. Цепи точно следует смазать, а еще заколотить саму дверь получше, а то снизу она рассыхается. Он не помнит, была ли такая широкая трещина в дереве в прошлый раз, когда он здесь появлялся.
Едва Круделис заносит кулак над дверью, чтобы постучать, как та распахивается перед ним, и на него с пристальным прищуром глядит пышнотелая старушка, завернувшаяся в толстую шерстяную шаль.
— Топаешь так, что все крыльцо мне покосишь! — фыркает она.
— Ну здравствуй, Канни, — с хищной улыбкой произносит он и, не дожидаясь приглашения, делает шаг в дом.
Она обнимает его крепко, ее макушка еле достает ему до груди, но ворчать все равно не перестает:
— Дверь куда оставил! А закрывать кто будет? Снова Канни?
Круделис тихо посмеивается, стоит ей выпустить его из объятий и устремиться куда-то в глубь маленького, но пышущего теплом и уютом дома. Он закрывает дверь и едва не наступает на крупного варана, сидящего прямо у дверного косяка в темноте.
— И тебе привет, Инфанс.
Варан смотрит на него своими глазами-бусинками и выпускает длинный тонкий язык. Круделис оборачивается, чтобы убедиться, что Канни не вернулась, и, дразня его, выпускает свой — такой же, но намного больше в размерах.