— Ее величество придет к завтраку чуть позже, — ее говор неприятно бьет по ушам, он морщится, не сдерживаясь.
— И что же задержало мою королеву?
— Не смею знать, ваше высочество.
Он хмыкает, а потом тянется за высоким бокалом, совсем недавно наполненным бурым густым вином. Конечно. Как будто есть хоть что-то, что пронырливая Лакерта может не знать. Ведь именно из-за этого (ну и из-за родства со Змеем) Нереис и приблизила ее к себе. Оказала милость, о которой маркизы, баронессы и виконтессы могут только мечтать, да и вообще готовы перегрызть друг другу глотки.
Безродная Лакерта получила свою должность без каких-либо усилий; и уж глотку точно никому зубами не рвала. Хотя это еще не точно.
— Впрочем, — вдруг подает голос она, привлекая к себе внимание, и медленно направляется в его сторону, почти крадется, — я видела ее величество в последний раз в компании моего супруга.
Он голову поворачивает медленно, делает крупный глоток вина, с трудом скользящего по глотке, и одаривает ее взглядом исподлобья.
— С кем, ты говоришь, ее видела? — низким, гортанным рычанием.
Лакерта улыбается, но в этой улыбке нет ничего очаровательного или милого.
— О, я уверена, вашему высочеству не о чем беспокоиться, — ее слова звучат медом; Виренс мед ненавидит. — Вряд ли он займет ее внимание… — и делает вполне отрепетированную паузу: — надолго.
Он бьет свободной рукой по краю стола, на ноги подрывается, ставя бокал рядом с тарелкой столь небрежно, что еще немного и тот точно бы перевернулся, но не успевает ничего выпалить, так как двери снова открываются, и появляется она.
Холодная, величественная и смотрящая на него с неким осуждением.
— Что здесь происходит? — спрашивает Нереис, сопровождаемая Блаттой, следующей за ней подобно тени.
Лакерта приседает в очередном реверансе и не встает, Блатта проверяет сервировку стола с той стороны, поправляет вилки и отодвигает стул, за которым замирает. Нереис не двигается, лишь прошивает Виренса насквозь пристальным взглядом.
— Я жду объяснений.
— Ничего, ваше величество, — наконец отзывается он и усаживается обратно, вальяжно закинув ногу на ногу.
— Хорошо, — снисходительно проговаривает она и занимает место за другим концом стола.
На ней другое платье, полностью закрывающее спину. Черное, расшитое мелкими камнями вдоль высокого ворота, вдоль длинных рукавов и по форме небольшой, но изящной груди. И смоляные волосы убраны в плетеную прическу, а не распущены, как были ранним утром в тронном зале. Он цепляется за мелочи ее образа, напоминая себе, что она не успела бы выглядеть столь безупречно, если бы и правда предавалась животной страсти со своим гребаным иностранцем.
Лакерта ставит фрукты и, наклоняясь к столу, почти что шепотом произносит, обращаясь к нему:
— Вам не о чем волноваться, я же говорила.
Виренс ничего не отвечает, даже взгляд в ее сторону не переводит. Все свои лживые слова Лакерта может оставить себе; если бы не ее фразы о Круделисе, ему бы и в голову это не пришло.
Всякий раз ей удается выбивать его из равновесия. И нет бы в ее тоне были слышны нотки раскаяния; она всякий раз звучит так, словно гордится этим.
С каждой неделей королевский стол постепенно становится беднее. И если подобное творится здесь, то несложно представить, что происходит на столах знати. И уж тем более — чем питаются крестьяне.
Простые рабы короны голодают, но Виренс вспоминает об этом мимоходом, замечая, что фрукты на вкус стали какие-то менее сладкие и более водянистые. Он откладывает надкушенный фрукт в сторону, разочарованный вкусом почти так же сильно, как опозданием своей королевы.
— Я слышал, ты снова уединялась с Круделисом.
Она перестает жевать, медленно кладет приборы на стол и обращает на него по-настоящему убийственный взгляд. Виренс выдерживает этот взгляд стойко. Впрочем, как и всегда.
— Когда ты говоришь об этом так, создается двойственное впечатление.