После взрыва на корабле, который он помнит обрывочно, у него начались провалы в памяти, за которыми пришли эти сны. Тяжелые, тревожные и вязкие. Виренс плохо помнит, как приходил в себя. Знает только, что Нереис держала его за руку и гладила по лбу всякий раз, как он открывал глаза.
— Мой храбрый юный принц, — с жалостью повторяла она.
Что он делал на том корабле и куда плыл, он до сих пор не может вспомнить. Нет, она, разумеется, рассказала ему, что он плыл к ней, чтобы поддержать ее притязания на престол, чтобы наконец объединиться против никчемного короля-выпивохи и подавить сопротивление армии, если оно будет. Но он все равно не может этого вспомнить.
На рабочем столе в его покоях который месяц лежат письма, которыми они обменивались задолго до взрыва. Иногда он перечитывает их, некоторые знает чуть ли не наизусть, но ни одна строчка не помогает вспомнить. Головная боль становится невыносимой, а лекарь советует не перенапрягаться и не быть столь требовательным к себе.
Вот и сейчас затылок ноет, а голова ощущается тяжелой.
Виренс умывается почти ледяной водой, трет лицо и мочит несколько прядей, прилегающих к лицу. Можно бы лечь обратно спать, но сна у него ни в одном глазу. На рассвете его будет ждать Грисео, но до того, пока небо еще достаточно темное, он намерен нанести визит лекарю. В такое время слуги спят, но он справляется и без их помощи — надевает простую рубаху и заправляет ее в обычные штаны, не заботясь о собственном внешнем виде.
Он не пытается выйти незамеченным, замечает двух гвардейцев, стоящих на посту у его дверей, и скользит по ним небрежным взглядом. Этим олухам хотя бы хватает мозгов не играть в карты и не спать. Впрочем, большего от них и не требуется.
Его шаги раздаются гулким эхом по пустым коридорам и галереям замка. Он не помнит, чтобы часто гулял по ночам в родном поместье, но почему-то теперь он находит это успокаивающим. Подозрительно умиротворяющим и естественным. Виренс мысленно делает себе зарубку чаще выходить в коридоры замка в те ночи, когда ему не спится.
Такие, к сожалению, случаются. И лекарь тоже разводит руками.
В дверь он стучит громко и бесцеремонно. При дворе всего один лекарь, хотя Нереис клянется, что собрала целый консилиум, когда его вытащили из воды. Воспоминаний нет, одни ее слова, но за последние месяцы он привык считать их фактами. Если она говорит, то так оно и было. Почему потом лекари были распущены, он не знает.
Он стучит еще раз, громче и назойливее, раздражаясь от того, что никто не торопится ему открывать.
— Вставай, старый пьяница!
Ничего.
Виренс прислушивается, но тяжелых, шоркающих шагов за дверью не слышит. Он собирается плюнуть и уйти, почти успевает развернуться, как дверь открывается со скрипом.
— Ваше высочество, — девушка приседает в неумелом реверансе и глядит на него большими, но откуда-то знакомыми ему глазами. — Что привело вас в такой поздний час?
— Боли, — врет он. — Ты помощница Клюстерема?
— Я Фаския, ваше высочество. Его дочь, — осторожно поправляет она его.
— Да-да, дочь, точно.
Она отступает, пропуская его в покои.
— Отца нет, но я могу помочь вам. Заходите.
Ее голос звучит подозрительно бодрым, но Виренс не заостряет на этом внимание. Он заходит в комнаты, и слышит, как она закрывает за ним дверь. Помещение кажется ужасно маленьким, особенно если сравнивать с его собственными покоями. Кругом навалены книги и журналы, на полках настоящий хаос из колб и засушенных трав. А еще запах.
Тяжелый, удушающий запах.
Интересно, когда в последний раз здесь кто-то проветривал. Виренс осматривает переднюю комнату и видит двери, за которыми скрывается Фаския, чтобы принести пару подсвечников и поставить один на стол, другой оставить у себя в руке.
— Что, вы говорите, вас беспокоит? — деловито уточняет она.
Ей на вид лет пятнадцать, точно не больше, но у нее такой серьезный тон, что он решает не язвить о том, как она юна и несведуща в медицине. Вместо этого у Виренса появляется план.
— Желудок, — уверенно произносит он. — Вчерашняя утка оказалась слишком жирной, я и подумать не мог, что у меня настолько слабый желудок.