— Ты не посвящаешь меня в суть ваших встреч, почему бы им не быть двойственными?
— У тебя горячая кровь, Виренс, — почти как щелчок по носу. — Не переживай, я найду ей достойное применение.
— Ему же нашла.
— Держи, — громко восклицает она, но тут же ловит контроль и понижает голос, а пальцы сжимают бокал так сильно, что не был бы он сделан из металла, точно бы лопнул, — язык за зубами. И не забывай, с кем говоришь.
Он тупит взгляд в стол будто бы даже пристыженно. Она точно в это не верит; Нереис не дура, а его попытки задеть ее, вывести на злобу так очевидны, что ему бы прекратить, да он не может.
Не может перестать задаваться вопросом, почему она не доверяет ему так, как этому самодовольному ублюдку. Почему посвящает в свои тайны не его, своего самого преданного воина, а какую-то мерзость, пропитанную магией.
Никак не может с этим смириться.
— Чем еще мне доказать тебе свою преданность? — спрашивает Виренс так тихо, что до нее слова доносятся исключительно благодаря высоким потолкам и голым каменным стенам, идеально отражающим звук его голоса. — Скажи, и я сделаю все, что ты захочешь. Разве я мало проявляю свою преданность тебе? Разве я не заслуживаю хоть каплю твоего доверия?
Она молчит.
И он добавляет:
— Моя королева.
— Пресмыкательство тебе никогда не шло, Виренс.
Вот и все, что она ему отвечает прежде, чем вернуться к трапезе. Ее подчеркнутое равнодушие задевает сильнее едких слов или гаркающего тона. Провести завтрак в полной тишине — то, чего ей хотелось бы, пожалуй; но это точно выше его сил.
Пальцы сжимают край стола, локоть упирается в дерево с такой сильной, будто бы он упадет, если уберет предплечье с ровной поверхности. Нереис игнорирует его злость, игнорирует его отчаяние. Нереис ведет себя как и всегда — величественно, властно и до безумия спокойно.
— Пожалуйста, миледи, — чуть громче обращается он к ней.
Она откладывает вилку, одаривает его коротким ледяным взглядом и медленно отпивает из бокала.
— Я доверяю тебе, мой принц, — наконец произносит, поставив бокал на место. — Разве могу я не доверять тебе, моему самому лучшему, самому яростному воину? У меня нет никого ближе тебя, и твоя слепая ярость, обращенная к Круделису, настолько смешна, что у меня и в голове не укладывается, что ты можешь действительно видеть его своим соперником.
— Он мне не соперник, — отрезает Виренс.
— Именно, — подчеркивает она и кивает. Пальцы сцепляет в замок и кладет на них подбородок. Глядит кокетливо, из-под ресниц, и ему невольно хочется спросить, смотрит ли она так же на Змея или нет. — Так что умерь свой пыл и давай насладимся завтраком.
И снова ни одного ответа на его вопросы.
Каким-то образом ей каждый раз удается говорить так много и абсолютно ничего. Может, корона на голове дает не только мощь, подпитывающую смертного правителя, но и учит искусно вертеть словами. Ему откуда знать — он королем не был и не станет.
— Что же до твоего вопроса, — вдруг продолжает Нереис, изящно вытерев уголки рта салфеткой, — то ты первым узнаешь, как только будет что узнавать. Пока не принято ни одно важное для страны решение.
— И все же вы регулярно видитесь с ним наедине.
Она давит короткий смешок, и улыбка на ее губах похожа на снисходительную. Виренс терпеть не может, когда она ведет себя вот так: улыбается, смотрит на него сочувственно и говорит так, будто он капризный ребенок.
— Я и с фрейлинами своими вижусь наедине. И со служанками. Что же, ты станешь ревновать меня к каждой из них?
Он ничего не отвечает. Нехотя берет вилку и принимается есть, хотя никакого голода не ощущает. И в следующий раз, когда поднимает голову, замечает, как Блатта наклоняется к королеве, шепчет ей что-то на ухо, а потом протягивает небольшую свернутую записку.
— Что там?
— Ничего, о чем тебе стоило бы беспокоиться, — Нереис записку убирает в рукав платья и рукой делает жест фрейлине. Та коротко кивает и направляется к караульным у двери.
Виренс следит за ней внимательно и знает уже, что обязательно перехватит ее в коридоре. Заставит рассказать все, что она передала королеве; если Блатта станет говорить, конечно. Однажды он обещал вырезать на ее коже знак предательницы, но даже тогда она не проронила ни слова. Лишь смотрела на него своими зелеными глазами, тяжело дышала и молчала.