Признаюсь вам, предприятие это, которое, если бы оно удалось, покрыло бы нас славой, никогда не было мне по душе. Оно не пробуждало во мне таких угрызений совести, как два прегрешения против морали, о которых я рассказал вам выше, и, однако, я от всего сердца желал бы никогда в нем не участвовать. В Древнем Риме оно заслужило бы почести, но не за то почитаю я Древний Рим 52.
Участие в заговоре часто бывает безрассудством, но оно как ничто другое способно нас потом образумить, по крайней мере на известное время: поскольку в подобных предприятиях опасность продолжается долго спустя, мы остаемся до некоторых пор осторожными и сдержанными.
Граф Ла Рошпо, видя, что наш заговор не удался, на семь или восемь месяцев удалился к себе в Коммерси 53. Маркиз де Буази отправился к своему отцу герцогу де Руанне в Пуату; Пьенн, Ла Фретт и Л'Эстурвиль разъехались по домам. Мои привязанности удерживали меня в Париже, но я вел себя скромно и сдержанно, все дни посвящая ученым занятиям, а если изредка и показывался на людях, то держался как подобает праведному пастырю. Мы все соблюдали такую осторожность, что во времена кардинала де Ришельё, который был самым осведомленным министром на свете, никто ни разу не проведал о нашем умысле. По неосторожности Ла Фретта и Л'Эстурвиля он вышел наружу после смерти Кардинала. Я говорю «по неосторожности», ибо нет ничего более неблагоразумного, нежели хвалиться способностью совершить поступок, которого пример может быть сочтен опасным.
Некоторое время спустя выступление графа Суассонского извлекло нас из наших нор, звуки его труб заставили нас встрепенуться. Но, повествуя о Графе, следует возвратиться несколько вспять.
Я уже упоминал выше, что граф Суассонский удалился в Седан единственно ради безопасности, на какую не мог надеяться при дворе. Прибыв на место, он написал Королю: он уверял Его Величество в своей верности и обещал не предпринимать ничего противного королевской пользе во все время пребывания своего в этих местах. Он, без сомнения, ни на волос не отступил от данного Королю слова, не соблазнясь никакими посулами Испании и Империи и даже отвергнув с негодованием советы Сент-Ибара и Бардувиля, которые подбивали его поднять мятеж. Состоявший у него на службе Кампион, которого он оставил в Париже, чтобы в случае необходимости тот вел его дела при дворе, по приказанию Графа посвятил меня в эти подробности; вспоминаю, в частности, письмо, которое Граф однажды написал ему и где я прочитал следующие слова: «Люди, вам известные, прилагают все старания, чтобы понудить меня заключить [21]соглашение с врагами; они винят меня в слабодушии, потому что меня страшит пример Шарля Бурбонского и Робера д'Артуа». Кампиону приказано было показать мне письмо и спросить моего мнения. Я тут же взял перо и там, где в ответном письме, начатом Кампионом, оставался свободный уголок, написал: «А я виню их в безрассудстве». Случилось это в самый день моего отъезда в Италию. А написал я так вот по какой причине.
Граф Суассонский обладал в самой высокой степени, какая доступна смертным, той смелостью души, что обычно зовется доблестью, но он не обладал даже в самой малой мере той смелостью ума, которая зовется решимостью. Первое свойство — довольно распространенное и даже заурядное, второе встречается редко, и даже реже, чем это можно предположить, — однако для великого дела оно еще более необходимо, нежели первое; а какое дело может равняться с тем, чтобы руководить партией? Руководство армией требует несравненно меньшего числа пружин, руководство государством большего, но пружины эти далеко не столь хрупки и щекотливы. Наконец, я убежден, что для истинного предводителя партии потребно более великих достоинств, нежели для истинного властителя мира, и в ряду этих великих достоинств решимость идет об руку с силой понятия; я имею в виду понятие героическое, важнейшее назначение которого — отличать необыкновенное от неисполнимого. Граф Суассонский не обладал и крупицей такого рода понятия, какое даже великим умам присуще весьма редко, хотя одни лишь великие умы и бывают им наделены. Его же ум был посредственный и, следовательно, подвержен несправедливым подозрениям, а подобный нрав являет собой крайнюю противоположность тому, каким должен быть истинный предводитель партии, для кого всего более необходимо, даже имея основания не доверять кому-то, уметь во многих случаях подавить это недоверие и всегда его скрыть.