Поскольку я не мог упрекнуть себя в том, что не защищал перед Графом его же выгоду, а она, без сомнения, состояла в том, чтобы не затевать дело, которое было ему не по плечу, я почел себя вправе подумать теперь и о собственных интересах, которым эта война весьма содействовала. Я ненавидел свой сан, и даже более чем прежде; на церковную стезю меня толкнула настойчивость моих родных; судьба прикрепила меня к ней цепями наслаждения и долга; я продолжал идти по ней, чувствуя себя опутанным настолько, что уже почти не видел выхода. Мне было двадцать пять лет, — я понимал, что в этом возрасте слишком поздно начать носить мушкет, но более всего удручали меня мысли о том, что в иные минуты жизни я сам по слишком сильной приверженности своей к наслаждению, укрепил узы, которыми судьба против моей воли, казалось, пожелала приковать меня к Церкви. Судите же сами, как обрадовался я в этом моем умонастроении обстоятельствам, давшим мне надежду найти из затруднения выход, не только достойный, но и славный. Я обдумывал, какими способами мог бы отличиться, — я нашел их, я им последовал. И вы убедитесь, что один только рок разрушил мои замыслы.
В эту пору маршалы де Витри и де Бассомпьер, граф де Крамай 55 и господа Дю Фаржи и Дю Кудре-Монпансье в силу различных обстоятельств содержались в Бастилии. Но так как продолжительность неволи всегда смягчает ее, с ними обходились там весьма предупредительно и даже предоставляли им большую свободу. Друзья навещали их, кое-кто время от времени даже с ними обедал. Через г-на Дю Фаржи, женатого на сестре моей матери, я имел случай познакомиться с остальными, и в беседах кое с кем из них приметил расположение ума, над которым поневоле задумался. Маршал де Витри был глуп, но отважен до безрассудства, а то, что ему выпало убить маршала д'Анкра, создало ему в свете славу человека готового к решительным действиям, на мой взгляд совершенно не заслуженную. Мне показалось, что он весьма раздражен против Кардинала, и я рассудил, что в теперешних обстоятельствах он может оказаться небесполезным. Однако я не стал обращаться к нему, а счел более уместным опробовать графа де Крамая, человека разумного и имевшего на него большое влияние. Граф понял меня с полуслова и прежде всего спросил, открылся ли я кому-нибудь в Бастилии. Я ответил без колебаний: [24] «Нет, сударь, и скажу вам в двух словах почему. Маршал де Бассомпьер слишком болтлив, на маршала де Витри я могу положиться только при вашем участии, верность Дю Кудре внушает мне сомнения, а мой дядюшка Дю Фаржи — человек добрый и славный, но недалекий». — «Кому вы доверились в Париже?» — спросил в том же тоне граф де Крамай. «Никому, кроме вас, сударь», — отозвался я. «Отлично, — объявил он решительно, — вы тот человек, который мне нужен. Мне восемьдесят лет, вам всего лишь двадцать пять 56. Я буду умерять ваш пыл, вы подогревать мой». Мы приступили к обсуждению, мы составили план. «Дайте мне неделю сроку, — сказал он на прощанье, — тогда я буду говорить с вами с большей определенностью и, надеюсь, сумею доказать Кардиналу, что гожусь не только сочинять “Игры неизвестного"». Позволю себе напомнить вам, что так называлась книга, написанная и впрямь весьма дурно, которую выпустил граф де Крамай, а кардинал де Ришельё вволю над ней посмеялся.
Вас, верно, удивляет, что в деле такого рода я решился прибегнуть к людям, находившимся в заточении, но мне как раз и служит оправданием самый характер дела, которое, как вы увидите из дальнейшего, не могло бы оказаться в руках более надежных.
Ровно через неделю я обедал с маршалом де Бассомпьером, который, сев в три часа играть в карты с г-жой де Гравель, также узницей Бастилии, и добряком Дю Трамбле, комендантом тюрьмы, самым естественным образом оставил меня наедине с графом де Крамаем. Мы вышли на террасу, и там граф, многократно поблагодарив меня за доверие к нему и подтвердив свою преданность графу Суассонскому, сказал так: «Избавить нас от Кардинала может только удар шпаги или Париж. Будь я участником амьенского дела, я повел бы себя иначе, чем те, кто упустил представившийся случай, — так я, по крайней мере, полагаю. Но я участник дела парижского, и уж мы не оплошаем. Я все обдумал, и вот что я добавил к нашему плану». С этими словами он вложил мне в руку исписанный с двух сторон клочок бумаги; смысл записки сводился к следующему: граф говорил с маршалом де Витри, который выразил совершенную готовность служить графу Суассонскому; они вдвоем берутся завладеть Бастилией, гарнизон которой всецело им предан, и отвечают также за Арсенал; выступят они после первого же сражения, выигранного Графом, с условием, если я прежде смогу доказать им то, в чем заверял графа де Крамая, а именно, что их поддержит достаточное число офицеров парижской милиции 57. В записке содержалось также множество подробных соображений о том, как начать предприятие, и даже множество советов касательно действий графа Суассонского. Более всего восхитило меня то, с какой легкостью эти господа могли бы исполнить свой план. Само собой разумеется, я должен был хорошо знать внутренние порядки Бастилии (а они были мне известны благодаря моим постоянным сношениям с узниками), чтобы поверить, что дело можно исполнить, — недаром мне пришло в голову его предложить. Но, признаюсь вам, прочитав план графа де [25] Крамая, который был человеком весьма опытным и весьма разумным, я просто остолбенел от изумления, ибо убедился, что узники распоряжаются Бастилией с той же свободой, с какой мог бы действовать в крепости самый полновластный ее хозяин.