Выбрать главу

ЛИБАНИЙ

РЕЧИ

ТОМ I

Предисловие

Выпуская в свет первый том своего перевода Либания, позволяю себе сделть несколько слов прежде всего по поводу выбора автора. Греческие софисты IV–го в. пользуются не особенно высокой репутацией и по содержанию, и по стилю своих произведений. Подвергается сильному сомнению их любовь в истине, их беспристрастие. Их преувеличенное мнение о своих литературных заслугах, притязательный, хвастливый, напыщенный топ, ненатуральность стиля – все это не располагает читателя к особой симпатии. В частности Либаний, рядом с Юлианом и Фемистием крупнейшая литературная величина своего времени и своей школы, большею частью аттестуется новою критикою неблагоприятно, и как человек, и как писатель. Впрочем нередко дело идет о мимолётно брошенных эпитетах и голословных отзывах со стороны лиц, имевших мало случая изучать автора самостоятельно и во всей широте его литературной производительности. В устах же людей, избиравших нашего автора предметом специального изучения, эти отзывы неизменно смягчаются. Рядом с действительно непривлекательными чертами нравственной физиономии и стиля писателя, эти исследователи открывают, в обширном литературном наследии, оставленном нам Либанием, очень много такого, что значительно изменяет нашу точку зрения на предмет. [1]

{1 Новейшая характеристика Либания в только что вышедшей второй половине II–ой части Gescbichtc Л. griecli. Litt. ChrisVa, в обработка W. SchmiCa (Munchen. 1913J. S. 800–811. Об Άνηοχικός Frieilankr, Johannes v. Gaza n. Paulus Silentlarins, Lpg. 1912, S. 95 fg.}

Настоящий том полагает начало изучению Либания, поставленному себе задачею переводчиком, и, если читатели не будут удовлетворены Введением, где не дано еще общей оценки Либания, как общественного деятеля и писателя, то размеры книги и желание познакомить читателей со своим опытом перевода Либания, встретить компетентные указания и советы для продолжения работы побудили переводчика ограничиться пока тем, что им сделано. Перевод Либания не так легок. Искусственность его стиля, запутанность фразы, фигуральность выражения, нередко намеренная, в манере софистики IV в., неопределенность его порою заставляла переводчика долго вдумываться в действительный смысл той или другой фразы и её отношение к окружающему рассуждению. К каким различным пониманиям может вести текст, который при том не всегда дошел до нас в удовлетворительном виде в рукописях, можно видеть из полемики Forster'а. с теперь покойным голландским ученым Herwerden'ом, в praefatio critica к III–му тому его Издания речей Либания. Таким образом перевод является во многих случаях и интерпретацией мест, затруднительных для понимания, могущей оказать пользу и тем, кто в состоянии читать Либания и в подлиннике. Для таких мест переводчик, разумеется, будет особенно ждать компетентной критики своей работы.

Думаю, однако, что не ошибусь, если скажу, что Либаний не принадлежит к греческим авторам, к которым обращаются особенно охотно и часто. Историку приходится выискивать у него потребный материал среди словообильных риторических излияний, который сами по себе не могут его интересовать. Историк литературы, если он не занят данным её периодом специально, с такими авторами, как Либаний, Фемистий, знакомится только вскользь, по некоторым отдельным произведениям.

Между тем вот суждение о нашем авторе одного из новых ученых, очевидно, более глубоко входивших в его изучение (Gaetano Negri, L'imperatore Giuliauo l'Apostata, 2 ed., Milano, 1902, pg. 7):

«Либаний теперь слишком забыт. Его многочисленные сочинения, его богатый сборник писем, сохраненных, случай редкий, в большей части, являются одним из самых живых предметов в античной литературе и дают говорящее. изображение общества восточной империи в IѴ–ом веке. Любопытно наблюдать, как упадок духа и литературы греческой оказался менее быстрым и менее глубоким, чем упадок духа и литературы латинской. В то время, как последняя совсем угасла, чтобы возродиться вновь лишь с церковными писателями, на Востоке самые живые очаги интеллектуального движения остались возженными и сохранилась литературная традиция, делавшая возможным появление писателей, подобных Юлиану и Либанию».

Правда, эта красноречивая тирада не препятствует итальянскому ученому тут же честить Либания, как «ум поверхностный», причислять его в «скудным мыслью» (чтобы не сказать больше: pg. 6 vuoti di pensiero), как мелькают подобные эпитеты у всякого, кто обмолвится о Либании [1], но он же не забывает сказать о «нередко искреннем, неподдельном вдохновении» Либания, о его «страницах, по истине прекрасных и прочувствованных».

{1 Alice Gardner, Julian, pg. 40, говорит о «немногий светлых замечаниях, оживляющих его скучные и напыщенные страницы-, pg. 63 он говорит о малой заботе его о беспристрастной истине и точности и «о глубоком уважении, какие он питает к риторике или словам, и о его еще более глубоком почтении к своему собственному гению», см. о последнем, о самомнении, и Α'Lard. Schultze, Konstautiuopel (324–450) [Alt–chlsllicne Studte и Landschaftenj. Lpg. 1913, S. 2вЗ, справедливо в значительной степени оправдывает это положением этих профессоров в обществе.}