{121 Salzmann, S. 27.}
205. А между тем и в самые эти дни страдания меня признавали достойным восхищения и вместе счастливым вследствие следующего моего деяния. Землю постигла неблагоприятная зима, ничем не лучше было последующее время года. Когда злаки одни не взошли, другие в крайне скудном количестве, и притом в чахлом состоянии, народ возроптал на сенат, без всякого к тому права, — ведь сенат не властен над дождями, — а правители отовсюду требовали подвоза хлеба, но цены на печеный хлеб все возрастали.
206. Филагрий, именитый вельможа, вступивший на высший трон наместника [122], не будучи в состоянии улучшить положение дела и довольствуясь тем, если оно не становится хуже, увещевал сословие хлебопеков быть добросовестнее, но не считал нужным применять принудительные меры, боясь усиления бегства, чем город тотчас был бы погублен, подобно кораблю, покинутому матросами. 207. Тогда те, кому добрая слава людей, стоящих во власти, за досаду, видя, что этого человека признают богоравным, обвиняют, нечестивцы, его, заявляя, что благоразумие его поступков не есть благоразумие, а продажа того гнева, какой предписывает ему его долг. А я и сам смеялся, и его просил о том. Но он, сперва повинуясь мне, после того как увидал, что плутовство растет, раздражается и приступил к бичеванию там, где предстояло созерцать ее наибольшему сборищу народа [123]. 208. Он, восседая на колеснице, допрашивал под плетями, кто тот, из за расходов на кого они вынуждены так поступать в торговле хлебом. А когда они ничего не могли сказать, дошел до седьмой жертвы, а я, ничего не зная, приближался обычной своей дорогой. Услышав же звуки ударов, до которых любительница народная толпа, что с жадным вниманием взирала на кровь, текущую по спинам, остановившись, увидал скорбное зрелище, невыносимое для моего взора, но не для того, чтобы медлить. Но немедленно раздвинув толпу руками, с молчаливым упреком дошел до колесницы, а там молчание прервалось и полилась речь, при чем я настаивал на двух только пунктах, что подвергающееся наказанию невиновны и что, если он не утишит свой гнев, то завтра будем очевидцами такого, какого никто не пожелал бы. 209. Это было справедливо и полезно и для правителя, и для народа, но, по общему мнению присутствующих, грозило смертью оратору и шло наперекор желанию народной толпы. Да и были у многих в руках камни, на случай, если кто станет за них ходатайствовать. Удивительно, как они не полетели при первых же словах. 210. Затем удивительно и другое, как успокоившееся в такой степени не присоединили своего голоса. Но это было делом не кого-либо из людей, а какого то божества и Судьбы, которые усыпляют и неистовство моря. Поэтому меня называли благодетелем тех, кто были избавлены от истязания, правителя, жителей, целого города, так как одни перестали голодать, другой избежал канатов [124].