Почти до утра шел бой в поле, потом батальон продвинулся вперед, на окраину города. Другие части обходили город с трех сторон.
Славу она увидела невзначай.
А он:
— Варюша! Я всюду ищу тебя. Ты как?
— Ничего. А ты?
— Как видишь… Я к комбату бегу. Связь у нас испортилась, потери… Говорили: подкрепление…
— Слава, — сказала она, — знаешь что, Слава? — У нее перехватило дыхание. — Сейчас тяжело, ты сам понимаешь. В общем, я хочу сказать тебе, Слава, что если что случится со мной… Если меня ранят или убьют… Ты не думай, я видела это. Я все видела, когда мы раненых выносили… В общем, знай, что я все равно… В общем, люблю тебя, Слава… Хорошо?..
— Знаю! Вот возьмем Юхнов, я тебя на Ворю прокачу. Нам отдых как раз обещали после взятия Юхнова.
На рассвете немцы подтянули резервы.
По цепи наступавших разнеслось:
— Танки! Внимание! Танки!
В этот момент она тоже увидела танки. Один. Второй. Третий. Четвертый. Пятый. Шестой. Шесть черных громадин ползли по белому снегу на их позиции. Славу с его взводом она потеряла — видимо, они залегли.
За танками маячили фигурки. Десятки, нет, пожалуй, сотни фигурок немцев, идущих в атаку.
— Две роты, — определил старший политрук, так и оставшийся с ними после оперативного совещания в штабе батальона. — Не меньше двух рот. Но… Сейчас бог войны сработает!..
И действительно, ударили артиллеристы. И по танкам, и по пехоте. Два танка сразу вспыхнули. Другие замедлили ход. Рассыпалась пехота.
— В атаку, за мной! — Комиссар полка первым выкрикнул это и поднялся во весь рост.
— В атаку! — разнеслось по огромному полю.
— В атаку! — повторяли командиры рот и взводов, командир батальона и политрук.
Она на минуту замешкалась и, кажется, услышала его, Славин, голос:
— В атаку!
12
А еще было так…
Волга. И в самом деле огромная, великая, захватывающая дух. И город, бесконечно протянувшийся вдоль берегов реки и уходящий вглубь, такой же большой, как сама река.
Они приехали туда с мамой, когда… Там она пошла в школу, но приехали они за год до этого. Значит, ей было лет семь. И отец уже больше года работал на строительстве Сталинградского тракторного, и им, конечно, было плохо в Москве без него и даже трудно, как говорила мама. Отец звал их в каждом письме, но мама почему-то долго не решалась.
Наконец решилась. И вот они там. Живут в бараке, где много таких же девчонок и мальчишек, как она. В соседних бараках — тоже. А были еще и землянки. Тогда их и называли «Шанхай». Странное это было соседство слов: «Сталинград и «Шанхай».
Отец почти не бывал дома. Только по ночам, да и то редко. Когда приходил, говорил непонятное: «Соревнование», «Досрочный пуск», «Первая пятилетка», «Общественный буксир», «Индустриализация», «Смычка города с деревней», «Период реконструкции», «Техника решает все!» И еще без конца добавлял маме: «Не дуйся, славная моя! Но право же, в июне нам надо дать первый трактор. Понимаешь?»
А ей, Варе, Вареньке, Варьке, как ее звали все, нужен был не столько этот первый трактор, сколько лыжи. У всех ребят из бараков и землянок были лыжи, пусть толстые, корявые, не очень ровные, но ведь лыжи! Других не было и не могло быть: лыжи все делали сами и палки сами. Такие же продавали на базаре, не лучше. В магазинах лыж вообще не продавали, да и не было таких магазинов. И потом — трактор в июне, а сейчас зима и все ребята катаются на лыжах.
— Ладно, возьму вот отгул, — пообещал отец. — Смастерю тебе лыжи! Не хуже, чем у других.
И смастерил, и она была счастлива. В первый же выход хвасталась перед всеми ребятами, и они признавали:
— Мировые! Небось магазинные! Так не сделаешь!..
Отец тащил ее на спине, а она ревела не из-за боли в ноге, а потому, что сломала правую лыжину. И все ребята из бараков и землянок смотрели на нее с сочувствием, и от этого ей было еще горше.
Она сломала лыжину и сломала, как потом выяснилось, ногу. Три месяца лежала и ходила в гипсе. И даже когда на заводе — она помнила этот день: семнадцатое июня тридцатого года — выпускали первый трактор и был митинг, она еще прихрамывала. А потом в тридцать четвертом году был еще митинг: уже стотысячный трактор выпускали. После митинга они как раз уехали.
Почему она вспомнила это? Может быть, потому, что увидела землянки и бараки на окраине города. Много-много бараков и еще больше землянок. «Шанхай», — вспомнила она. Тогда о трущобах говорили: «Шанхай».