Но теперь я начинаю понимать, что зашла слишком далеко.
И все равно не могу об этом пожалеть.
– Я бы на твоем месте не отпускала охрану, Энни, – серьезно говорит она. – Тебе нужна вся защита, какая только может быть. И не только от тех четырех ублюдков, которые хотят урвать от тебя кусок, но и от Карлтона, когда он с ними закончит.
– Не думаю, что он стал бы причинять мне вред, – говорю я, полагаясь на свое чутье.
– Я тоже не думаю. Думаю, он поступил бы гораздо хуже.
***
Карлтон
Я прячусь за деревом, натянув капюшон на голову. Вены гудят от предвкушения.
Обожаю этот момент.
Преследовать добычу.
Особенно такую сочную.
И нет, я не про Энни. Она здесь ни при чем.
Сегодняшняя цель — совсем другой человек.
Я зову его Кроликом. Давать целям клички помогает сосредоточиться на задании, а не на личности. Хотя даже если бы я воспринимал его как человека — легче бы не стало. Я ждал этого несколько дней. Стоило представить его лицо, и зубы начинало сводить от злости. И это не просто расправа.
Это, блядь, десерт.
Кролик выходит из паба, смеется, весь такой обаятельный рядом со своей следующей жертвой. У него всегда получалось это дерьмо, ублюдок. Если бы он подошел к Энни по-другому, она, возможно, и правда почувствовала бы к нему что-то. Еще одна причина сделать это еще более болезненным.
Я наблюдаю, как они уходят, держась за руки, как милая парочка и останавливаются через каждые пару шагов, чтобы снова поцеловаться, будто не могут друг от друга отлипнуть. Я выскальзываю из укрытия, руки в карманах, голову опустил под капюшоном. Они сворачивают за угол, в темный переулок. Девушка покачивается, а вот Кролик держится на ногах куда увереннее. Я улыбаюсь в темноте. Он понятия не имеет, что его ждет.
Она позволяет Кролику прижать ее к стене рядом с мусорным баком, запихивая его пальцы себе под юбку, а оттуда в пизду. Она ахает, вцепляется в его плечи, закидывает ногу, чтобы ему было проще. Если бы это было заказное дело, я бы, может, дал им закончить.
Но я здесь не для Королей-язычников.
Я делаю это для Энни Джонс.
Баба тяжело дышит, рот приоткрыт, глаза закатываются, пока я подхожу к ее кобелю сзади. Лезвие срывается с моей руки, и через секунду сверкает у его горла. Он замирает. Девчонка сдавленно всхлипывает от досады, продолжает тереться об его руку, пытаясь заставить его шевелиться.
Я наклоняюсь к его уху.
– Заставь ее отсосать тебе.
– Какого хрена... – бурчит он, а баба открывает глаза, пытаясь сфокусироваться.
Я узнаю ее, блондинка с кампуса, с перекачанными губами, которая подавала заявку на то, чтобы мы с Микой ее выебали. Мы поняли, что это была она, потому что она сама об этом трещала направо и налево. Заявку мы, естественно, отклонили, и не потому, что она была болтливой, а потому что она бы не прошла даже предварительный отбор у байкеров Мики.
Она бесилась потом месяцами. Дочка важного сенатора, а такие не привыкли к отказам.
– Повторять не буду, сука, – рычу ему на ухо, лезвие уже готово рассечь кожу.
– Встань на колени, сучка, – командует он. Дочка сенатора хлопает длинными, тяжелыми ресницами, переводит взгляд с него на меня, пытаясь хоть что-то понять, но она слишком пьяна. Кролик не дает ей времени, потому что боится, что промедление может ему обойтись слишком дорого.
Он хватает ее за волосы и сгибает пополам, прижимая лицо к своей ширинке. Баба плюхается на колени, чтобы не рухнуть мордой об асфальт, цепляется за его бедра.
– Хороший мальчик, – рычу я. – А теперь расстегни штаны и запихни ей в глотку.
Пальцы у него дрожат, путаются в ширинке. Сенаторская дочка, все еще ни хрена не соображая, пытается помочь ему, но он отшвыривает ее руки. Матерясь, наконец освобождает член, хватает ее за волосы и загоняет его ей в глотку. Я мрачно смеюсь.
– Смотри, как ловко заглотила, аж до самых яиц.
Он резко подается бедрами вперед, пытаясь добиться от нее реакции. Она вжимается пальцами в его бедра, пытаясь удержать равновесие, что только побуждает его еще более яростно трахать ее в рот. Добровольное подчинение, это не его стиль.
– Ты бы куда охотнее приказал своим дружкам заломать ей руки и заставить вылизывать тебе яйца, да? – усмехаюсь я холодно. – Только вот хуй от этого больше не станет.
– Чего ты, блядь, хочешь? – выдавливает он сквозь зубы. В этом и фишка, когда ты ставишь этих ублюдков лицом к смерти и заставляешь переть в последний раз, то у них встает, как никогда. Словно это чистилище, в котором им отпускаются грехи через удовольствие.
– Я хочу, чтобы ты покаялся, Райнер. За то, что ты сделал пару дней назад.
Он напрягается, а баба стонет, двигая головой еще быстрее, она хочет, чтобы он снова начал двигаться.
– Это из-за Энни Джонс?
– Это из-за того, что ты ебаный насильник. – Я наклоняюсь ближе к уху. – Как насчет того, чтобы я засадил тебе рукоять ножа в жопу и выбил из тебя хоть каплю эмпатии, пока ты трахаешь в рот эту шалаву?
Мгновением позже я блокирую его шею рукой, вонзаю клинок в его джинсы и с силой распарываю ткань вниз, обнажая задницу. Перехватываю нож за лезвие в перчатке, переворачивая его, и провожу рукоятью по шву между его мясистых, волосатых ягодиц. Он дергается, пытаясь уйти от металла, а баба стонет, то ли от испуга, то ли от возбуждения.
Я сжимаю руку на его горле и снова переворачиваю нож.
– Аккуратнее, сука, – говорю я, вдавливая острие клинка между его ягодиц. – Ты же не хочешь, чтобы моя рука дернулась и порезала тебя. А теперь будь хорошим мальчиком и продолжай трахать ей рот. Не заставляй ее работать ради этого.
Я ухмыляюсь, зная, что каждый из его инстинктов умоляет его отпрянуть от лезвия у самой жопы, но если он поддастся, то все будет только хуже. А значит, ему придется делать наоборот.
Руки бабы добираются до его задницы, ногти вонзаются в кожу. Я отступаю на шаг и чуть направляю ее ладони к его щелке.
– Засунь пальцы ему в жопу, – говорю я глухо, с той интонацией, от которой у девушек все время вспыхивает пониже живота. Она стонет, услышав мой голос, и послушно выполняет приказ. Я медленно вынимаю клинок, освобождая место для ее пальцев.
– Только попробуй дернуться, Райнер, – предупреждаю, отступая еще на шаг, чтобы насладиться зрелищем. Достаю телефон, нажимаю «запись».
– О, пацаны в чатах охуеют, когда это увидят.
Баба дразнит его, сначала одним пальцем, потом двумя, проникая все глубже, пока моя добыча упирается руками в стену перед собой, хрипит, как зверь, и долбит ей лицо. Он скулит, ненавидя себя за то, что почти кончил, пока его унижают перед камерой. Моей камерой. Чтобы все его грязные дружки увидели это.
– Мой брат тебя за это порвет, мразь, – выдыхает он. Он не видит моей хищной усмешки, но, блядь, я уверен, он ее слышит.
– Твой брат все равно придет за мной. Без разницы, что я с тобой сделаю.
– Не надо, Джангл-Снейк3, прошу, – выдавливает он, достаточно сообразительный, чтобы не называть меня по имени. – Не надо так… Я больше не буду за ней охотиться, клянусь.
– Этого мало, кобель.
– Все что угодно, – захлебывается он, пока пальцы бабы продолжают терзать его задницу.
– Ты поможешь мне выследить остальных. До того, как они доберутся до нее. Дашь им понять, что она вне игры.