– О, есть секреты. Ты знаешь, каким чудовищем был Маркус. Но ты не знаешь, каким чудовищем являюсь я.
– Я знаю тебя, – я разворачиваюсь к нему, и складки моего лимонно-желтого платья вспыхивают в воздухе. Оно выглядит странно неуместно в этом мрачном месте, и все же каждый раз, когда Карлтон уходит за едой, водой и бытовыми мелочами, он обязательно приносит мне что-то из одежды.
Он отводит взгляд, проводит рукой по волосам, но я тянусь к нему, беру его за подбородок и мягко поворачиваю лицо к себе.
– Ты чудовище, в котором нуждается этот мир, – говорю я твердо. – Ты был мне нужен тогда, в особняке Роялес, когда убил того парня. Никогда в жизни я не чувствовала такой благодарности. Тогда ты был моим ангелом-хранителем.
– Этому миру нужно чудовище, но только пока оно под контролем. Из-за тебя оно вырвалось на свободу, и никто больше не в безопасности.
– Значит, ты притащил нас сюда не только ради моей безопасности, но и чтобы спасти весь мир?
– Да нахуй этот мир. Вот в чем проблема. Мне на всех насрать, кроме тебя. Я эгоистично держу тебя при себе. – Эти обжигающие глаза изучают мое лицо, обжигая мою кожу.. – Я не смогу отпустить тебя, Энни. Даже если захочу. Так что не строй себе иллюзий.
Я улыбаюсь, пытаясь хоть как-то сбить этот бешеный накал, потому что меня уже трясет от его интенсивности.
– Я больше не хочу от тебя убегать. И, если честно, не думаю, что у меня вообще остались силы на это.
– Будут. Когда узнаешь правду. Потому что в этой сказке, Энни, чудовище не превращается в принца. Тут все наоборот.
Это пугает меня не так сильно, как следовало бы. Но, похоже, Карлтон просто не способен до конца понять, насколько глубоки мои чувства. Его неуверенность в том, что его можно любить, мешает ему. Наверное, именно поэтому он никогда не позволял себе ничего большего, чем изломанная страсть и игра на грани. Ни с кем… кроме меня. И я умираю от желания понять – почему?
И лучшего момента, чтобы спросить, просто не будет. Мы идем к кухне, рука об руку. Он отпускает мою ладонь, чтобы взять пакеты с продуктами с кухонного острова.
– Почему я, Карлтон? – спрашиваю я, потянувшись за одним из пакетов, чтобы помочь. Он перехватывает мою руку, подносит к губам и целует. А потом, не давая мне дотронуться до пакета, разворачивается и ставит его возле раковины.
– Что значит «почему ты»?
– Ты мог бы быть с кем угодно. С любой. Почему именно я?
Я наблюдаю, как белая рубашка натягивается на его широкую спину, пока он раскладывает продукты из пакетов. Он замирает, опираясь ладонями о столешницу. Его молчание сжимает мне живот, и я начинаю нервно теребить пальцы.
– Почему это так важно?
– Потому что я хочу знать, можно ли это отменить, – голос предает меня, он дрожит. Вот она, моя уродливая правда. Страх, что все между нами из-за чего-то. Из-за того, что я сама в это вцепилась. Из-за секса. Или потому что он зашел слишком далеко и теперь просто не может отмотать назад.
– Даже сам Бог не смог бы это отменить, – отвечает он.
По телу разливается сладкая дрожь, немного отпуская напряжение.
Ясно одно – возможно, у него не все в порядке с головой, но и у меня ненамного лучше.
– Те, кто бросают вызов Богу, обычно плохо заканчивают.
– Я уже и так по уши в дерьме.
Я подхожу к нему и медленно кладу руки ему на спину. Прижимаюсь ближе, вдыхая его запах, такой знакомый и будоражащий, проникающий в те уголки моей души, куда до него никто не добирался.
– Убедись, что ничто и никогда не встанет между нами, – шепчу, думая, благословит ли Бог наш союз. Люди из церкви, с которыми я когда-то была знакома, говорили бы, что если Всевышний это допустил, значит, одобряет. Но мама всегда фыркала на такие рассуждения.
Он глубоко вдыхает, и его широкая спина раздвигается под моими ладонями.
– Я очень долго пытался тебе сопротивляться, Энни Джонс. Но теперь понимаю, что у меня не было ни единого шанса. – Он поворачивается, обнимает меня, и его темные глаза находят мои. – Даже если бы ты не пролезла в тот ритуал с помощью своих уловок, я все равно бы тебя нашел.
– Но вначале я тебя раздражала.
– Я тоже так думал. Но на самом деле... я просто пытался держать тебя на расстоянии. Хотел уберечь тебя от чудовища, которым я был. Потому что знал, что попробовав тебя однажды, я не смогу остановиться. В глубине души я знал, что буду хотеть все больше и больше, пока не выпью тебя всю до последней капли. Пока не оставлю от тебя пустую оболочку, испорченную для всех остальных.
Его руки сжимаются вокруг меня, медленно и смертоносно. Действительно, как змей из джунглей.
– Я бы убил любого ради тебя, Энни. – Он откидывает выбившуюся прядь с моего лица и заправляет ее за ухо. – Я знал, что стану твоей погибелью, если отдам тебе то, чего ты жаждешь. Но в итоге ты стала моей. Ты забрала у меня самоконтроль. А я забрал у тебя свободу, потому что иначе не смогу удержать равновесие. Иначе эта тьма, – он прижимает меня к себе, сдавливая грудью, будто бетонной плитой, – эта тьма поглотит нас обоих.
Он целует меня, и я таю, забывая обо всем на свете. Его поцелуй затягивает глубже и глубже, пока мы не оказываемся в собственной вселенной, только мы двое. И здесь, на этом острове, у нас действительно может быть все: свой мир, свой пузырь, место, где нас никто никогда не найдет. Когда наши губы наконец отрываются друг от друга, я понимаю, что я выбрала бы его даже ценой собственной свободы. И это ужасно, особенно для такой сильной и независимой женщины, как я.
Он освобождает одну руку, чтобы вернуться к продуктам, а второй притягивает меня к себе. Чтобы не стоять без дела, я тянусь к помидорам.
– Дай я помогу, – говорю я с улыбкой, но он перехватывает мою руку и целует ее тыльную сторону.
– Сегодня готовлю я.
И он действительно готовит, и этим вечером, и на следующий день, и через день тоже.
Я не помню, чтобы меня когда-либо так баловали, даже тетя Рита. Скорее наоборот, дома мне доставалась самая тяжелая работа. Не то чтобы это меня тяготило. Напротив. Иногда я даже скучаю по тому времени: по курам, по летним утрам, по вечерам, когда мистер Джинкс, наш кот, разваливался на веранде и лениво грелся в закатных лучах.
А все, что Карлтон позволяет мне делать, это лежать у него в объятиях на самой огромной кровати из всех возможных, в этой гигантской спальне, и позволять ему трахать меня.
Все. Мать. Его. Время.
Кровать бьется о стену, балдахин качается над нами. Он больше не сдерживает свои стоны, и каждый раз, когда я слышу эти низкие, звериные звуки, я слетаю с катушек. Чем чаще он берет меня, тем сильнее мне его хочется. И, судя по всему, он чувствует то же самое. Он не упускает ни единого шанса поднять меня на кухонный остров и зарыться языком в мою киску, или нагнуть над раковиной в ванной и вогнать в меня член сзади, пока я просто пытаюсь почистить зубы.
А когда мы разговариваем, он почти ничего не говорит о себе.
Каждый раз, когда я пытаюсь заговорить о его прошлом, он ускользает, как песок сквозь пальцы. Переводит разговор обратно на меня, ловит каждое мое слово, будто жадно пьет. Но все равно, я замечаю, что он избегает смотреть на меня, когда я говорю.