– Ну давай, давай… – шепчу себе под нос, почти умоляя.
Если Карлтон выходил отсюда и говорил хоть по чем-то, напоминающему телефон, значит, связь тут есть. Или должна быть. Разве что он использует какой-то специальный спутник для подключения к сети… но для этого нужна цифровая аппаратура, а здесь все оборудование выглядит так, будто его притащили из времен холодной войны.
На экране появляется одна полоска сигнала, и прежде чем я успеваю победно взметнуть кулак в воздух, она исчезает. Полоска то мигает, то исчезает, то снова вспыхивает… пока, наконец, не стабилизируется на несколько секунд. Я сдерживаю всплеск радости и, как можно медленнее и осторожнее, выбираю номер тети Риты.
Я звоню именно ей не только потому, что она наверняка сходит с ума от тревоги – девчонки тоже, я уверена, что они в панике, но еще и потому, что именно у нее, скорее всего, меньше всего информации. Пока Короли наверняка как-то наплели Еве и Жюстин, даже Мел, вряд ли они позволили хоть капле правды просочиться до тети Риты. Слишком уж много бюрократии, слишком много секретов вокруг всего, что касается Королей. А Рита – та, кто будет на связи с моими родителями. И если кто-то и сможет вытащить меня из этого, то это она.
Она берет трубку после первого же гудка.
– Срань господня, Энни!! – орет она в трубку.
– Тетя, у меня мало времени, – шепчу я, прикрывая нижнюю часть телефона рукой и прижав пальцы ко рту. Глаза метаются к двери. Череп с терновым венцом вырезан и с этой стороны тоже. – Я просто хочу, чтобы ты знала, со мной все в порядке. Скажи маме и папе. Только им. Слышишь? Никому больше. Никому нельзя знать, что я с тобой связалась.
– Что происходит, Энни? – тетя продолжает настаивать, голос надрывается от отчаяния. – Ты сбежала с этим мальчишкой? С Карлтоном? Это все из-за него?
– С чего ты вообще это взяла?
– Твой друг Патрик растрепал на весь кампус, как только ты исчезла, что Карлтон Уайлд тебя преследует, – голос у нее дрожит, слезы будто сдавливают горло. – А потом еще люди подтвердили, когда начали задавать вопросы. Даже его невеста. Все начали рассказывать, что у него уже все было расписано: жизнь, брак с этой девчонкой… Но он пошел против всего. Наплевал на правила.
Она замолкает. На заднем плане слышен приглушенный голос, будто кто-то что-то говорит. Потом – странный щелчок. Я даже не хочу думать о том, что это может значить, но не могу и притворяться, будто не понимаю, какой риск навис надо мной.
– Тетя Рита? Ты одна?
– Я… – Она что-то бормочет, неразборчиво. Я хмурюсь, напрягая слух, пытаясь уловить, что происходит в фоне.
– Тетя Рита, кто еще услышал, как ты произнесла мое имя?
– Энни, пожалуйста, возвращайся, – умоляет она, но я слышу, что она отвлечена. – Вернись, пока не стало слишком поздно.
И вот тогда все мои сомнения развеиваются.
Это не просто риск. Это уже факт. Кто-то отследил звонок.
Я тут же сбрасываю звонок, спрыгиваю со стола и роняю телефон, будто он обжег мне ладонь.
Я несколько секунд смотрю на блестящее розовое устройство, а потом резко подхватываю его снова, выключаю, и швыряю об пол. Задрав платье обеими руками, со всей силы вдавливаю каблук в корпус, пока экран не покрывается трещинами. Переводя тяжелое дыхание, поднимаю останки, запихиваю их обратно в тот ящик, откуда достала, и резко захлопываю.
Старая, потрепанная временем газета Daily Mail упала на пол, когда я ударила по столу. Бумага желтая, вся в заломах, но заголовок на первой полосе цепляет взгляд мгновенно:
Убит последний лэрд МакКензи. Наследник пропал.
На первой полосе изображена иллюстрация этого особняка, каким он, должно быть, был когда-то в прошлом: величественным, поднимающимся из морской пены, словно древний замок.
В голове тут же всплывает картина: следы крови на мраморном полу, и малыш, тянущийся к материнским волосам, слипшимся от запекшейся крови. А потом, я вижу его лицо над моим, уже взрослое, и руки, крепко сжимающие меня в объятиях.
Ты моя, Энни Джонс.
Мы останемся здесь навсегда. Где нас никто не найдет.
Я окончательно заразилась этой сладкой болезнью, в которую он превратился.
И все же есть во мне часть, которая не может отвернуться от его преступлений. Тех самых, в которых он мне признался. А это делает меня соучастницей. Я никогда не была религиозной, всегда бунтовала против ценностей, которые мама пыталась во мне взрастить, и все же – именно они меня определяют. Именно поэтому я сейчас лечу в штопор, размышляя о преисподней.
В животе сжимается от ощущения трагедии. Трагедии любви к преступнику. К обреченной душе, чье сердце бьется в унисон с моим.
Я никогда не перестану любить Карлтона Уайлда. Но смогу ли я жить, зная, кем он стал?
Я поднимаю газету, смахивая с нее пыль. Я прищуриваюсь, когда замечаю череп с терновым венцом в углу иллюстрации особняка. Раскладываю газету на столе и начинаю бегло читать статью, ища хоть какие-то упоминания этого знака.
Но информации почти нет.
Выпуску уже лет двадцать, но по стилю написания я сразу понимаю – тот, кто писал статью, знал куда больше, чем осмелился сказать. Будто истинный смысл этого символа был смертельно опасной тайной, и редактор боялся лишиться головы, даже несмотря на то, что вся семья, вроде как, была уничтожена.
– Ты смотришь на герб семьи МакКензи.
Я резко оборачиваюсь, врезаюсь в стол, хватаюсь за его край обеими руками.
– Карлтон, – выдыхаю я, его внезапное появление будто ударяет в грудь.
– Красивый, правда? – говорит он, наклоняясь и спокойно смахивая газету со стола. Складывает ее аккуратно, как будто ритуал. – Хотя на обычный герб не похож. Ни мечей тебе, ни щитов. Ни роз, ни кинжалов. Ни львов, ни флагов. Только мертвая голова и корона мученика.
Улыбка не дотягивается до глаз.
– В этом ведь есть что-то правильное, да? Лэрд умер, как мученик. Может, это и была его судьба с самого начала. И он потянул за собой ту, которую любил.
– Карлтон, все не так, как ты думаешь, – говорю я. – Я не вынюхивала.
Он продолжает смотреть на газету, будто сквозь нее – в прошлое. В то, каким могла бы быть его семья. В судьбу, которая теперь пришла за ним.
– Прости, – шепчу я, голос дрожит, подбородок начинает подрагивать. Я тянусь к нему, чтобы прикоснуться, но в последний момент опускаю руку, будто сама кожа чувствует, насколько все серьезно. – Мне не стоило звонить ей… Но я не смогла просто держать телефон в руках и не дать ей знать, что я жива.
Он наверняка понял, что я была в этой комнате именно из-за звонка. Перехватил его. Нет смысла даже пытаться скрыть, что я сделала.
Он молчит. Все еще смотрит на газету.
– Пожалуйста, скажи хоть что-нибудь, – умоляю я. – Я все исправлю. Это я все испортила, и я с этим разберусь.
Я оглядываюсь на оборудование, потом взгляд падает на открытую дверь. Неудивительно, что я не услышала, как он вошел. Карлтон Уайлд умеет двигаться бесшумно, как тень.
– Я неплохо шарю в технологиях, – говорю я с надеждой. – Придумаю, как сбить их со следа.
– Уже поздно, Лолита, – отвечает он, и сердце у меня буквально раскалывается от тона его голоса. – Они уже знают, где мы.
– Мы можем сбежать! – настаиваю я, хватаясь за его руки. Эти руки, крепкие как железо под тканью рубашки. Те самые руки, в которых я чувствую себя в безопасности, несмотря ни на что.