Рэд ненавидел свою работу. Он терпеть не мог начальника и офис, в котором проводил почти всё своё время. Рэд ненавидел Браун-сити, который за те пять месяцев, что они с Синди здесь прожили, так плотно у него в печёнке засел, что описать невозможно. Он ненавидел дом, где они жили. Ненавидел эти тонкие картонные стены, из-за которых слышно каждый шорох. Ненавидел шпану на лестницах, хоть и после случившегося в Нове перестал её бояться. Он ненавидел эту чёртову рутинную унылость, из-за которой его тянуло блевать. Ничего скучнее такой жизни быть не могло, и дело было даже не в Синди или их отношениях, которые, по крайней мере, как считал сам Рэд, стали лучше. Не без ссор, конечно, но всё же. Нет, дело было не в этом. Дело было в том, что Рэд скучал по той жизни, которая у него была. По жизни, когда у него водились деньги, была любимая машина, которую идиот Блэк заставил загнать под пресс. Когда у него была цель. Когда были заказы, когда за спиной торчал пистолет. Когда на глазах был визор не для того, чтобы ответить на звонок очередного недовольно клиента компании Клин энд Фреш, а чтобы использовать имплант. Рэд скучал по всей той суете, в которой он варился, когда жил в Нове. Вот тогда было лучше. Тогда было интереснее. Тогда он чувствовал себя живым. А сейчас что? Тоска, хоть вешайся.
Конечно, Рэд никогда и ни за что не хотел бы снова оказаться в той ситуации, когда ему переломали ноги, и он думал, что скопытится в мусорном баке. Когда он проснулся в больнице и разговаривал с Клаусом, думая, что теперь его запрут в тюрячке до конца дней. Когда Блэк сидел перед ним, сжимая в руках садовые ножницы, лезвия которых грозили отрезать ему яйца. Нет. Такого ему не надо было.
Но всё же…всё же…
Рэд услышал странный звук. Он поглядел по сторонам, но ничего не заметил. Спустя несколько секунд он понял, что произошло.
– Ластик! Ну какого хрена?!
Кот навалил огромную кучу в углу на кухне и начал скрести по плитке мохнатой лапой, а когда Рэд хотел поймать его, втопил так, что когти по полу засвистели.
Рэд знал, что долго так не протянет. Знал, что однажды ему придётся поговорить о том, что царило у него на душе с Синди, и сказать ей, что он больше не может так жить. Наверное, им снова придётся расстаться, потому что Синди его не поймёт. Потому что он обещал ей. Обещал, что завяжет. Обещал, что остепенится и станет нормальным. Сделает это, потому что хочет, чтобы она была счастлива, и он хотел. Но он ошибался. Нет для него другой жизни. Нет, никогда не было и не будет.
Телевизор в спальне перестал работать. Скрипнула кровать. Синди легла спать.
3
– Иногда мне кажется, что его просто нет, при этом мы можем находиться в одной квартире, даже в одной комнате! Он может обнимать меня, но я…я чувствую такой холод внутри! Как будто прикоснулась к перилам или…ну там…к дверце шкафа. Но я люблю его! Так люблю, что очень хотела бы избавиться от этих дурацких ощущений!
– Продолжайте.
– Ощутить этот жар, тепло в груди. Ощутить эту дрожь по всему телу. Этот накал. Эту страсть!
Рэд сидел и пялился в одну точку на бледно-голубой стене, разглядывая картину, на которой были нарисованы цветы. Это были фиалки? Или анютины глазки? А это, случаем, не один и тот же цветок? Кто вообще придумывает название цветам? Если это анютины глазки, то почему именно Анютины? Почему это не могут быть глазки, например, Альфредо Туччини или Эльзы Берянской? На крайняк – зенки Деревязовского? Зенки Деревязовского. Вполне себе здоровское название для цветов. Почему нет?
– Теперь послушаем вас, Рэд.
Нет, Рэд совершенно не понимал, кому в голову пришло назвать эти цветы именно так. Это надо же! Анютины! А-НЮ-ТИ-НЫ! Вот кактус, например, нормально называется. Что непонятного? Кактус есть кактус. Но анютины глазки или же, например, гладиолусы, бред какой!
– Рэд?
Рэд отвёл глаза от картины и посмотрел на психолога. Перед ним сидел мужчина лет тридцати девяти с аккуратно стриженой бородкой и сединой на висках. На его идеально ровном тонком носу покоились очки в прямоугольной оправе, которые придавали ему умный вид, а цвет вязаной кофточки, серый, должен был вызывать доверие или что-то типа того. Как и мягкое велюровое кресло, в котором он сидел.