Въ общемъ Линге продолжалъ попрежнему выводить на свѣтъ интересныя и новыя вещи. «Утренняя почта» не могла съ нимъ тягаться, — во всей странѣ не было ни одного пожара, ни одного убійства, ни одного кораблекрушенія, о которомъ «Новости» не приводили бы длинной телеграммы.
У Линге явилась счастливая мысль обратиться за статьями къ своимъ знакомымъ среди художниковъ и къ лицамъ другихъ профессій. Эти люди, совсѣмъ почти неумѣвшіе писать, съ трудомъ, чутъ ли не по слогамъ читающіе, исполнили свое дѣло прекрасно и заполняли столбецъ за столбцомъ своимъ свѣжимъ, геніальнымъ жаргономъ художниковъ, и этотъ сюрпризъ доставилъ читаталямъ удовольствіе. Къ Рождеству, когда спортъ кончался, и становилось все меньше матеріала, счастливая судьба поправила дѣло. Линге отыскалъ духовное лицо, извѣстнаго консерватора, принявшагося за изученіе соціальныхъ вопросовъ; у него хватило мужества и смѣлости обсуждать этотъ серьезный вопросъ со своими ближними. Это было очень кстати для Линге; этотъ человѣкъ, консерваторъ и священникъ, начавшій заниматься рабочимъ вопросомъ, и далъ ему цѣлый рядъ статей. Счастье просто преслѣдовало Линге. Какую бы цѣну ни имѣли статьи пастора, какъ ни мало было мысли въ этихъ работахъ, это не имѣло змаченія. Самое главное то, что онъ опять предоставилъ столбцы своей газеты одному изъ извѣстныхъ консерваторовъ; онъ хотѣлъ показать всему міру, какъ мало значенія для него имѣетъ личность. «Новостямъ» пришлось немного расшириться: разнообразный матеріалъ и выписки изъ американскихъ газетъ совсѣмъ заполонили ихъ. Наконецъ, всякій находилъ въ газетѣ убѣжище со своими частными маленькими дѣлами; дѣловые люди тихо и скромно рекламировали себя, и ихъ имена печатались по различнымъ поводамъ. Одинъ бѣдный часовщикъ, прокармливавшій до тридцати бѣдныхъ дѣтей въ своей паровой кухнѣ, самъ же принесъ статью объ этомъ въ «Новости», и ей было отведено очень видное мѣсто. Одинъ профессоръ получилъ сочувственную замѣтку отъ редакціи по поводу смерти его шестилѣтняго сына. Линге былъ вездѣсущъ, и разсыльные его бѣгали съ утра до вечера.
Редакторъ Линге не хотѣлъ сознаться самъ передъ собою, что дѣлалъ всѣ эти фокусы съ газетой, чтобы скрыть ея слабости. Нельзя было не видѣть, что ему все больше и больше не хватало прежняго подъема. Его талантъ былъ ограниченъ. Это былъ ловкій парень съ крѣпкой головой, — онъ могъ быстро и сильно возмущаться и, благодаря этому, могъ всегда легко составить эпиграмму, — но дальше онъ не пошелъ; что переходило за одинъ столбецъ, то должны были дѣлать за него другіе. Въ продолженіе многихъ лѣтъ онъ какъ-то умѣлъ обходиться своими семью строчками, фономъ для которыхъ служила иронія и желчность. Но теперь его силы начинали измѣнять ему, и его работа все больше и больше перемѣщалась во внѣшнее бюро. Ему не могло ггритти въ голову признать себя побѣжденнымъ; уваженіе къ нему глубоко коренилось въ общественномъ мнѣніи, онъ все еще довольно ловко игралъ своими номерами. Но нужны были постоянно новыя открытія, постоянно новые сюрпризы; разоблаченія о проповѣдникахъ въ Вестландѣ и выгнанныхъ агентахъ изъ Осло никогда не бывали лишними. Когда онъ почувствовалъ, что выдыхаются его политическія способности, доставившія ему не одну блестящую побѣду, онъ вдругъ перемѣнилъ свою политику, сдѣлался очень дѣловымъ, началъ обсуждать тонъ прессы, жаловаться на него. Какъ это грубо и недостойно — спорить такимъ образомъ! «Новости» не будутъ пускаться въ такія разсужденія, онѣ черезчуръ высоко цѣнятъ себя, у нихъ есть другія задачи, на которыя имъ нужно тратить силы. Въ прессѣ нельзя переходить тѣхъ границъ, которыя образованные люди ставятъ себѣ въ частныхъ бесѣдахъ. «Новости» не будутъ больше отвѣчать на нападки, а тогда всѣ образованные люди увидятъ… Но люди, давно знавшіе Александра Линге, не могли никакъ понять, откуда у него вдругъ явились такія мысли о порядочности.