Васька остановил Дзюбу и со смешливым выражением лица обратился к нему.
— Послушай, Николай, говорят вы вчера монету интересную нашли? Не осталась она у вас? Мой пацан насобирал уже полведра всякой меди и ему был бы неплохой подарок.
Дзюба молча протянул одну монету. Млынарь рассмотрел её и вернул обратно.
— Могу дать трояк, будет хоро-оший подарок пацану.
— Ты что, она же платиновая.
— Фуфло это, а не платина. Я пошёл.
— Подожди У меня их три штуки. Отдам за полсотни. Могу в долг отдать.
Васька взял три монеты подбросил их на руке и понял, что это платина, такие они были тяжёлые, и сказал:
— За фуфло пять червонцев? Ты чё, Коля, таво? И в долг я никогда ничего не беру и не покупаю. Мне три и не нужны, правда пацан у кого-то выменяет на что-то. Ладно, даю двадцатник.
— Трицатник и разбежались. Только одно условие: я не продавал, ты не покупал.
— Ес-стес-ствено, — расшатываясь в стороны проговорил Васька, вынул тридцать рублей и отдал их Дзюбе. Они оба посмотрели по сторонам, и убедившись, что их сделку никто не видел, разошлись.
Николай Дзюба с облегчённым сердцем и карманом ехал в автобусе на объект и радовался сделке стоимостью большей чем десять поллитровок водки.
На объекте он вручил Алисову и Федьке по десятке. Алисов не удержался от вопроса:
— Кому?
Дзюба поднял голову, посмотрел на Петра и молча отвернулся к Федьке.
— Деньги отдай матери. Откуда? Молчок. Заработали.
— Да она в жизни не спросит. Ей лишь бы деньги.
— Работаем.
Думали они, что избавившись от монет, избавились от неприятностей и волнений. А неприятности только начинались и будут продолжаться ещё очень долго и не только для них.
Через два дня после этих событий, в пятницу, Наум Цезаревич шёл, уставший, после работы домой. Жил он недалеко от «зеркального» гастронома, через пару кварталов от центральной улицы.
— Нюма, ты стал таким большим начальником, что друзей не замечаешь? — услышал Польский.
Он остановился и увидел своего школьного товарища Абу Когана, работающего сейчас преподавателем физики в институте.
— Извини Аба, устал я сегодня. Какой-то дурной день выдался, да ещё эта идиотская, никому не нужная планёрка в тресте. Переливают из пустого в порожнее, только время отнимают. А у тебя как дела? Я тебя уже сто лет не видел.
— Я из кафедры не вылезаю, пишу докторскую, а дома добавляю. Да ещё всевозможные, как ты говоришь, дурацкие мероприятия, забирающие время: то дежурство в дружине, то собрание кафедры, совещание в деканате, всевозможные лекции по линии общества «Знание». А политинформации чего стоят? Сплошная болтовня о преимуществе социализма и о гениальном руководстве партии, Брежнева и прочих маразматиков.
— Ты что, диссидентом стал?
— Куда мне. Ты ведь знаешь, меня кроме науки ничего не интересует.
— А женщины? У вас в институте их тьма.
— Ты не знаешь мою Раю? Один взгляд в сторону, и я косить всю жизнь буду.
— Да, я вспомнил одну интересную вещь. Ты когда-то, ещё в школе интересовался нумизматикой, — и Наум Цезаревич пожалел, что начал этот разговор.
«Пропал вечер. Теперь Абу не остановить», — подумал он, но продолжил:
— Мне предлагали купить интересную монету.
— Какую? — загорелись глаза у Абы.
— Такая серенькая, с одной стороны двуглавый царский орёл, а с другой стороны, дай вспомнить точно…
— Отойдем-ка в сторонку, вспоминай.
— Ага, значит так: двенадцать рублей и странная приписка — на серебро, а по кругу написано — чистая уральская платина. Так, кажется.
Аба сделал такие удивлённые глаза, что Польский улыбнулся.
— Нюма, ты меня не разыгрываешь? Ты сам видел эту монету? Где?
— Мои работяги нашли и предложили мне купить.
— За сколько?
— Можно было и за пять ре.
— И ты не взял.
— Не имею манеры покупать у своих подчинённых… Мало ли что. Потом будут считать, что я им обязан чем-то. Тем более, что понимаю, что она не платиновая.
— А ты понимаешь, что ты сделал? Вернее не сделал.
— А что?
— Это ведь редчайшая монета! Любой, повторяю, любой коллекционер в мире, посчитал бы за гордость иметь эту монету. А она действительно платиновая. И её только страховочная стоимость в Американском музее свыше пятнадцати тысяч долларов. А на последнем аукционе редких монет в Амстердаме за неё, если я не ошибаюсь, неизвестный коллекционер заплатил сорок с половиной тысяч долларов. Понимаешь, долларов!
— А откуда ты всё это знаешь?
— Ну, Нюма, не ожидал я от тебя такого вопроса. Ты ведь знаешь, такими вещами интересуется КГБ, и ты должен был бы, — он нагнулся к уху Польского и прошептал — заявить на своих работяг куда положено.
— Ты, что, Аба, за кого ты меня принимаешь?
— Пошутил я, не обижайся, а вот то, что монета платиновая я тебе расскажу её историю.
И Аба рассказал, что платиновые монеты впервые стали чеканить в России на уральских заводах Демидова где-то в конце двадцатых годов прошлого столетия. Процесс чеканки отличался большой трудоёмкостью.
Сначала получали порошок, который сильно нагревали до большой температуры, а затем чеканили. Так изобрели «порошковую» металлургию. Но очищать платину от естественных примесей тогда ещё не умели, вот почему и надпись на монете «чистая платина». В мире монета не пользовалась особым спросом из-за того, что больше её никто не чеканил, и российское Казначейство решило изъять их из оборота. Но много монет люди утаили, вот почему иногда появляются они на аукционах. Появились и поддельные монеты такого типа. Всего зарегистрировано таких монет, кажется, штук десять, но они ещё ценятся в зависимости от года чеканки. И достоинства. Выпустили тогда монеты трёх, шести, и двенадцатирублёвые.
Аба говорил долго, пересыпал свой рассказ цифрами, и когда увидел, что Польский отвлекается по сторонам, завершил:
— А ты Нюмочка, лопух. Упустил такой шанс.
— А что бы я с ней делал?
— Ты лучше спроси свою маму — твой папа аид?
Они оба засмеялись и глянули на часы. У обоих уже урчало в животах, хотелось есть, да и дома, наверное, жёны волнуются и посматривают на часы. Друзья распрощались и пошли по домам.
Жена Польского Белла, как всегда начала c того, что она волнуется, приготовила ему ужин, а его всё нет, а теперь придётся ему второй раз подогревать пищу, а подогретая не такая вкусная, как свежая. Она старается всё делать для него как лучше, а он не соизволит придти домой вовремя. Ну, задержался на работе, она это понимает, а то встретил своего приятеля. Подумаешь, давно не виделись. А о ней он подумал? Она уже хотела звонить в милицию, ведь он позвонил, что идёт домой, а его всё нет.
Польский привык к постоянным упрёкам и поучениям с её стороны, сидел и молча уплетал жаренную картошку. Насытившись, он откинулся на спинку стула.
— Я так привык к твоим выступлениям, что если бы их не было, у меня бы не переваривалась пища.
— На что ты намекаешь? Хочешь, чтобы меня не было? Скоро не будет, не переживай!
И она стала перечислять свои «смертельные» болезни. К этому Наум тоже привык и молча слушал. С его супруги, рослой, красивой, всегда, даже дома в макияже, мог бы писать портреты Рубенс. Выходя с ней на люди, он всегда радовался, что на её осанку и яркую еврейскую красоту обращают внимание. Но компенсацию за удовольствие, которое она ему приносила и не только среди людей, он платил своим терпением, выслушивая её упрёки. Уступая ей во всём, он в одном был абсолютно твёрд: на все намёки жены и просьбы отпустить её лечить, как он считал, мнимые болезни, в санаторий, отвечал отказом. Белла обладала жгучим нравом и неукротимостью самки, а санаторий предрасполагал к знакомству с другими мужчинами, а попробовав один раз удовольствия получше мужниного, женщину уже не остановить Себя он не считал слабаком в этом отношении пока удовлетворял её полностью.