Поэтому два года спустя мы вернулись на родину с грузом воспоминаний о всевозможных тяготах и почти без гроша. Конечно, я мало что помню. Лучше всего в памяти отложилась дорога, ее запахи и цвета, и один из наемников, который взял на себя обязательство охранять меня — выходец из племен Скальдии, северянин из тех, кто больше вола и уродливее греха. Мне нравилось дергать его за вислые усы; это его забавляло, а меня смешило. С помощью окситанского языка и искусной жестикуляции он втолковал мне, что у него есть жена и дочь моего возраста, по которым он скучает. Когда пути наемников и нашего каравана разошлись, я тосковала по своему великану еще много долгих месяцев.
О родителях я отчетливо помню только то, что они много времени проводили вместе и очень любили друг друга, но мной почти не занимались. В дороге отец не имел свободной минуты, защищая честь своей благоверной. Едва кто-то углядел, что спина моей матери украшена туаром Наамах, предложения стали поступать каждый день, и некоторые из них подкреплялись приставленным к горлу ножом. Но Пьер берег добродетель своей Лилианы ото всех, берег для себя. Когда мы вернулись в Город, у нее уже начал расти живот.
Неудачливому караванщику, не утратившему мужества, хватило безрассудства молить своего отца об еще одной попытке. Пьер утверждал, что маршрут был слишком долог, караван плохо снаряжен, а сам он до глупости наивен в вопросах торговли, но, усвоив урок, он сумеет поймать удачу за хвост. На сей раз мой дед, достопочтенный торговец, выставил жесткое условие. Он согласился дать моим родителям второй шанс, если те расплатятся за товар из собственного кармана.
Что еще им оставалось делать? Полагаю, другого выхода не было. Помимо умений моей матери, которыми отец не разрешал торговать, я была их единственным имуществом. Справедливости ради, родители не допускали мысли о продаже меня в служение на открытом рынке. До этого все равно дошло бы, но я сомневаюсь, что мои мать и отец были способны заглянуть так далеко. Нет, вместо этого моя мать, которую в конце концов я должна за это благословить, набралась мужества и вымолила аудиенцию у дуэйны Дома Кактуса.
Из всех тринадцати Домов расцветающий в ночи Кактус всегда был первым. Более шестисот лет назад его основал Энедьель Винтесуар, и с тех пор началась история Двора Ночи. Со времен Винтесуара ведется обычай, что дуэйн Дома Кактуса представляет Двор Ночи в городском суде; а еще рассказывают, что некоторые дуэйны этого Дома имели привилегию советовать королю.
Скорее всего, так и было; многое из того, что я впоследствии узнала, подтверждает истинность этих слов. Во времена своего основателя Дом Кактуса служил только Наамах и потомкам Элуа. С тех пор дело разрослось, и в пору своего расцвета Двор Ночи предлагал свои услуги также и буржуа, вроде моего отца. Но в любом случае дуэйна Дома Кактуса всегда оставалась грозной фигурой.
Как всем известно, красота человека отличается особой пронзительностью при приближении холодной руки смерти, когда становится очевидной неизбежность увядания. Подобным эфемерным очарованием и славился Дом Кактуса. В дуэйне угадывалось лишь призрачное эхо былой прелести, блиставшей в лучшую пору ее жизни. Точно так же засушенный цветок сохраняет форму, но он хрупок, ломок и лишен аромата. В природе, когда приходит срок, цветок склоняет головку на стебель и увядает. Но иногда, опадая, увядшие лепестки обнажают твердое нутро.
Именно такой и была Мириам Бусевр, дуэйна Дома Кактуса. Тонкая и сухая пергаментная кожа, белые от седины волосы, но глаза… ах! Она неподвижно сидела на стуле, прямая, как семнадцатилетняя юница, и сверлила нас взглядом серых, словно сталь, глаз.
Помню, как я стояла в мощеном мрамором внутреннем дворике, цепляясь за руку матери, пока та, заикаясь, рассказывала о своей нелегкой доле. Наваждение истинной любви, побег, жестокое решение дуэйны ее Дома, неудачная затея с караваном и заключенная со свекром сделка. Помню, что мать с любовью и восхищением говорила об отце, свято веря, что следующее вложение, следующее предприятие, принесет ему богатство. Помню, как срывающимся, но храбрым голосом она ссылалась на годы собственного служения, на заповедь Благословенного Элуа:
Люби по воле своей
. И, наконец, помню, как фонтан ее красноречия иссяк, и дуэйна шевельнула одной рукой. Не всей ладонью, нет — всего лишь двинула парой унизанных кольцами пальцев.
— Подведи ко мне ребенка.
Мы послушно приблизились к ее креслу — мама дрожала, а я, как ни странно, не испытывала страха, которому обычно подвержены дети в самые неподходящие моменты. Дуэйна приподняла окольцованным пальцем мой подбородок и пристально изучила черты лица.
Неужели мне не почудилось некое сомнение, когда взгляд ее упал на алую точку в моем левом глазу? Даже теперь я в этом не уверена, но как бы то ни было, старуха быстро восстановила самообладание. Она опустила руку и вновь перевела взгляд на мою мать, терпеливую и покорную.
— Джена сказала правду, — произнесла дуэйна. — Эта девочка не годится к служению в Тринадцати Домах. Но она привлекательна и, будучи воспитанной при Дворе, может принести значительную сумму. Принимая во внимание годы твоего служения, я предложу тебе неплохую цену.
Услышав названную сумму, мать рядом со мной затрепетала от восторга. Этот трепет при всяком волнении был ее отличительной чертой.
— Благословенная леди… — начала она.
Сверля нас ястребиным взором, дуэйна знаком приказала просительнице замолчать.
— Вот мои условия, — беспощадно произнесла она. — Вы никому об этом не расскажете. Когда надумаете обзаводиться жильем, поселитесь за пределами Города. Для всего мира ребенок, которого ты родишь через четыре месяца, станет вашим первенцем. Мы не потерпим слухов, будто Дом Кактуса приютил нежеланного отпрыска шлюхи.
На этих словах до меня донесся потрясенный вздох матери, и я увидела, как глаза старой дамы удовлетворенно сощурились. «Так вот, значит, кто я, — подумала я тогда. — Нежеланный отпрыск шлюхи».
— Это не… — попыталась возразить мама.
— Таково мое предложение. — Дребезжащий голос был безжалостен. «Она продаст меня этой жестокой старухе!» — угадала я, и меня охватил ужас. Даже тогда, прежде не ведавшая этого чувства, я безошибочно его распознала. — Мы будем воспитывать девочку как одну из наших детей, пока ей не исполнится десять, и разовьем в ней любые способности, какие она проявит. Цена ее выкупа будет внушать уважение. Вот что я предлагаю тебе, Лилиана. Можешь ли ты обещать своей дочери то же самое?
Мама стояла, держа меня за руку, и вглядывалась в мое поднятое к ней лицо. Таково мое последнее воспоминание о ней: красивые темные лучистые глаза, мечущиеся, словно ускользая от моего взгляда, и наконец остановившиеся на моем левом глазу. Сжимая ее пальцы, я чувствовала, как мама сдерживает дрожь.
— В таком случае, берите ее. — Выпустив мою руку, мама сильно меня толкнула. Я упала ничком, привалившись к креслу дуэйны. Та пошевелилась лишь затем, чтобы потянуть за шелковый шнурок сонетки. Где-то вдалеке раздались переливы серебряных колокольчиков, из-за ширмы бесшумно вышла одна из посвященных, легко подняла меня на ноги, взяла за руку и увела. Уходя, я оглянулась, чтобы в последний раз посмотреть на мать, но ее голова оставалась склоненной, а плечи подрагивали, словно от беззвучных рыданий. Лучи солнца, пробивающиеся сквозь витражи, отбрасывали зеленые блики на цветы и подсвечивали голубым черную как смоль копну материнских волос.
— Идем, — ласково поторопила меня посвященная голосом прохладным и струящимся, как проточная вода. Подчиняясь, я доверчиво посмотрела на нее. Она была порождением Дома Кактуса, бледным и хрупким. Я очутилась в другом мире.
Так стоит ли удивляться, что я стала такой, какой стала? Делоне утверждает, что тогда свершилось предназначенное мне судьбой, и, возможно, он прав, но одно я знаю точно: когда от меня отказалась Любовь, сжалилась надо мной Жестокость.