Прошло три часа. Сокамерники все не появлялись. Жмых успел разложить свои пожитки и посмотреть телевизор. Наконец, снаружи послышались шаги, а затем — команда конвоира: «К стене!» Панырин встал посреди камеры, напустил на лицо доброжелательно-спокойное выражение и приготовился представляться здешним обитателям. Внутри он, однако, не был так спокоен, как хотел казаться. Вроде бы с сигаретами «косяк» небольшой, но — «косяк».
Раздался лязгающий звук отпираемой двери. Жмых напрягся.
— Заходим!
А дальше произошло то, что Жмых и представить себе не мог. Кто б ему такое рассказал…
В камеру никто не зашел. Зато в проеме двери появился офицер-контролер и раздраженно произнес:
— Новенького к вам подселили. Принимайте.
Затем дверь с грохотом закрылась. Изумленный Жмых слышал, как удаляются по коридору блока гулкие шаги надзирателя. Затем они стихли. В камере, кроме него, никого не было.
— Ээээ… — только и смог сказать арестант. — Это чего было? Где все, екар-ный бабай?
Ответом ему была тишина. Жмых нервно провел ладонью по ежику на голове. К кому обращался охранник? Почему он по-прежнему один в камере? Ему стало еще тревожнее. Заключенный прошелся по камере, ломая голову над странностями своего положения. «Ну, и ладно, — подумал Жмых. — Мне-то чего? Сижу и сижу себе, никого не трогаю. А их дела позорные меня не касаются. Не пришли — и хорошо. Одному просторнее». От этих мыслей Па-нырину стало весело. Он улыбнулся самому себе и сел пить чай.
Последние полгода провел он в тесноте и духоте. В камеры-тройники, куда, по лимитам, обязаны были заселять не более 6–8 человек, нередко размещали гораздо больше. А что в общей камере подчас творилось — и словами не описать. Вспомнил Жмых Когалымский ИТЛ-15, в котором довелось ему побывать в конце 90-х, и вздрогнул. В большой общей камере, где провел он пять непростых лет, вместе с ним парились еще 50 заключенных. Кого-то подселяли, кого-то отселяли. Бывало, по очереди спать приходилось. Жара, вонь от тел и параши, надрывный кашель туберкулезников. Там Жмых гепатит прихватил. Может, через шприц. Может, через общую кружку с чифирем. «Что ни вечер, то бак чифирем заправляли… Нет уж. Лучше я здесь в непонятках буду срок мотать, чем снова на таком бардаке чалиться».
Воспоминания о Когалыме еще больше укрепили его в уверенности, что эта пустая камера — не самый худший вариант. А что до странной фразы надзирателя… «Шутканул фуфел, — решил про себя Жмых. — Это у них так в блоке шутковать принято». Окончательно успокоившись, Жмых включил телевизор, поставил закипать электрочайник и проверил заварку. «Сейчас чаевничать будем, — подумал он, закидывая в рот колотый кем-то сахар-рафинад. — Эх, лимона бы. А еще лучше — коньячку… или водочки». Сахар грызть не стал, а принялся аккуратно обсасывать. Своих зубов у него оставалось мало, и были они совсем гнилыми, а три новые золотые фиксы он проиграл в «буру» в поезде на пересылке.
Пока пил чай, подошло время обеда.
Окошко в двери открылось. Жмых получил свою порцию. Но, как только собрался отойти к столу и приступить к еде, снаружи прозвучал голос зэка — дежурного по кухне:
— Бродяги, сечку держите. Еще пять порций…
Жмых осклабился.
— Нет тут больше никого, — крикнул он. — Только сам вселился. Один я здесь.
За дверью замешкались. Затем Жмых услышал голос сопровождающего охранника.
— Ну-ка, разговорчики прекратить! Примите обед. У меня записано, что все присутствуют в камере. Полный комплект.
— Ничего не знаю, начальник, — заявил Жмых. — Говорю: один я здесь.
Вместо ответа, контроллер открыл дверь в камеру и скомандовал:
— 104-я, отставить обед!
Два раза ему повторять не пришлось. Жмых мигом отскочил к своей шконке и вытянулся, глядя перед собой. Ему очень не хотелось получить дубинкой по почкам.
— Тааак, — протянул тюремщик. Капитан, судя по лычкам. — Значит, от еды отказываемся. Саботируем, значит, режим.
— Да вы что, гражданин начальник, — запричитал Панырин. — Я ж говорю — один я здесь!
И получил хлесткий удар по ляжке жесткой дубинкой. Болью обожгло ногу, и Жмых дернулся.
— Рот закрой!
А дальше началось невообразимое. Капитан повернулся к нему спиной и, обращаясь к шконке напротив, принялся цедить:
— Что — опять, Клинских, нарываешься? В карцер захотел?
Жмых обомлел. Он забыл о боли и с изумлением наблюдал, как офицер-контроллер общается с… пустотой.