— У моей дочери лейкемия. Надежды на врачей нет. Только на чудо. И если вы говорите правду, то там, за этой дверью — самое настоящее чудо. Чудо бессмертия. И я хочу получить этот секрет. Или хотя бы попытаться.
Полковник закрыл глаза и покачал головой.
— Боюсь, вам может не понравиться этот, как вы говорите, секрет…
— Это уже не ваше дело, — устав сдерживаться, почти выкрикнул Назаров. — Открывайте!
Вздохнув, Фокин вновь достал связку ключей и тихо сказал.
— За этой дверью — ещё одна такая же. Её можно открыть только после того, как закроется первая.
В голосе полковника слышалась бесконечная усталость, но Назаров этого уже не заметил: он чувствовал себя стальной стружкой вблизи работающего электромагнита. Сердце долбило в грудную клетку, как кулак пьянчуги в окно ночного киоска.
Фокин выудил из множества собратьев ключ — массивный и немного старомодный. В свете фонаря он слегка поблескивал, и Назаров вдруг понял, из чего сделаны и ключ, и дверь.
— Это серебро?
Фокин кивнул.
— Из него сделаны и стены камеры.
Назаров хохотнул: до чего же безумными, тёмными невеждами нужно было быть, чтобы истратить столько драгоценного металла на нечто, просто-напросто недоступное примитивному архаичному сознанию!
Полковник провернул ключ до щелчка, и потянул дверь на себя, и Назаров увидел в паре шагов впереди другую, как и обещал Фокин. Он шагнул вперёд, не заметив, как полковник вытащил за цепочку и сжал в руке серебряный крестик. Как только Назаров перешагнул через порог, дверь за ним закрылась, погрузив его в кромешный мрак.
Дрожа, он вытащил из кармана телефон и включил подсветку экрана; зеленоватый свет упал на дверь. Она действительно была такой же, как первая, но казалась более ветхой, почти чёрной, с рваными неровностями в металле, напоминавшими язвы. И без замочной скважины. Только ручка, на которую нужно было нажать.
Гул внутри усилился, но теперь он звучал и там, за дверью. «Будто огромный рой ядовитых ос… Мёртвых ос…», — мелькнули в голове обрывки мысли. Господи, что за бред?!
Назаров впервые с момента спуска в подземелье ощутил настоящий, почти звериный страх. В нём не было ничего рационального. Это был страх зайца, оказавшегося посреди лесного пожара. Пусть он никогда прежде не горел, но знал, что пламя смертельно…
Едва не выронив телефон, Назаров начал пятиться… и тогда услышал голос. Он понял, что именно его только что слышал там, стоя рядом с Фокиным, но тогда этот голос был тихим, едва слышным шёпотом. Теперь же это был далёкий крик.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Крик Машеньки. Крик чудовищной, запредельной, невообразимой боли. Крик её плоти, крови и костей, пожирающих самих себя, и рассудка, взывающего о помощи…
Чувствуя, как глаза наполняются слезами, Назаров схватился за ручку и открыл дверь.
Прежде, чем телефон выпал из руки и погас, Назаров успел увидеть то, что скрывалось за дверью. Там тоже была тьма, но другая. Совсем другая. Свет телефонного экрана упал на неё, и растёкся по поверхности, как по чёрной воде ночной реки.
Это было не отсутствие света, а нечто, вообще отрицавшее саму его возможность. Чернота, которой было не место на Земле, в этом мире, в этой Вселенной… Мрак из мест, одна мысль о которых способна вмиг лишить рассудка… Ледяной мрак, полный омерзительной, чуждой жизни, оскверняющей собой всё живое… Этот мрак дышал, думал, вожделел…
И был голоден.
Назаров закричал, отшатнувшись, но было поздно. То, что жило в камере № 151, окутало его и всосало внутрь, словно вакуум. Дверь захлопнулась, отрезав отчаянный крик.
Было холодно. Кошмарно, нечеловечески, до боли в каждой клетке. Крик застыл в промёрзшем горле. Назаров чувствовал тьму кожей, она будто принюхивалась, лизала его, пробовала на вкус.
— Он пришёл… — донёсся шепоток, и улетел прочь мириадами лоскутьев смеющегося эха; от этого шёпота Назаров почувствовал, как внизу растекается тепло: он обмочился. Ничто под солнцем и звёздами не могло говорить так. Это был голос чего-то, даже не знающего о свете и жизни. Так могли бы шептать холодные камни во мраке на дне моря, будь они живы и голодны.
— Они всегда приходят… — ответил ему ещё голос. Казалось, он звучал с другой стороны, хотя Назаров почти полностью потерял ориентацию; попытавшись нащупать дверь за спиной, он лишь почувствовал, как тьма упруго продавливается под пальцами, словно липкая гнилая плоть, и замер, парализованный отвращением и страхом.