Во второй половине дня он поедет к старому интернату, на территории которого ночью тоже слышали выстрелы. Внутри церквушки, давно разгромленной местными хулиганами, следователь обнаружит множество дохлых ворон и отца мальчика — Григория Владимировича Сапнова, голого, покрытого кровью, чужой и своей, убитого выстрелом в грудь. Взгляд следователя лишь мельком скользнёт по одной из стен, отметив следы нескольких выстрелов в одном и том же месте. Он не обратит внимания на остатки рисунка на стене и не увидит, как еле заметно на ней замерцают две точки, будто глаза зверя в лесной чаще.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Алексей Жарков
Нож
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
От автора: «Однажды, на каком-то застолье моё внимание привлёк один из гостей — он задумчиво ковырялся ножом в куске мяса, то и дело поднимая взгляд на шею своего соседа слева, и разглядывал её с каким-то странным напряженным интересом, а тот, напротив, выглядел спокойным и расслабленным, доверчиво-беззащитным рядом с другом, знал его, наверное, „целую вечность", своего друга, у которого неожиданно заволокло взгляд, а в руке поднялся и блестит острый обмасленный…»
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Ночь отхлынула, как море, оставляя сырой песок на асфальте, сумерки впитались в окна и разлеглись по теням, рыжее солнце поднималось в размазанной у горизонта дымке. Внизу ходили люди, с высоты пятнадцатого этажа совсем крохотные, как разноцветные рачки на мокрой отмели. Они шли к машинам, к остановкам автобусов, выбираясь из одних дверей и забираясь в другие. Промокший за ночь большой город подсыхал в термоядерных лучах горящего в ста пятидесяти миллионах километров Солнца.
Рома сидел на кухне. Тёплые полосы густого света тянулись через всю квартиру, начинаясь на восточном вертикальном склоне дома и заканчиваясь на западном, где была кухня, и упирались в стену косым прямоугольным пятном. На пути лучей стоял горшок со замиокулькасом, его чёрная тень падала на стену несуществующим иероглифом.
— Ром, дай нож, — попросила Нина, разворачивая пакет с вафельным тортом, — ты о чем всё время думаешь? Не проснулся ещё?
Это был риторический вопрос. Рома отодвинул стул, встал из-за стола, сделал два шага к столешнице и взял нож. Между углом стола и краем столешницы было сто семьдесят шесть сантиметров. Преодолевая их, Рома представил себе, как нож, что он держит в руках, проникает в мягкое тело Нины, входит плавно, как в масло, как он медленно погружается, со скрипом ниток разрезая ткань тонкой блузки, и проходит между рёбрами. Обязательно между, ему представилось именно так — нож проходит над поясницей справа от позвоночника, рука Ромы, его кисть и предплечье чувствуют незначительное сопротивление от преодоления кожи, едва ощутимое, как если бы нож погружался в мешок с полутвёрдым сыром — плавное, совсем простое и безвредное для его пальцев сопротивление, в чём-то даже приятное.
Такие фантазии не напугали Рому, он был уверен, что никогда не причинит Нине вреда, совсем никакого. Уже давно они муж и жена, и он совершенно здоровый человек, с уравновешенной психикой, взрослый, и он её по-прежнему безусловно любит. Поэтому он мысленно усмехнулся странному финту своего воображения: он прекрасно контролирует себя — своё тело и мысли, абсолютно — и поэтому простил себе подобную глупость, как старого друга, с доброй улыбкой пославшего его к чёрту.
Он пронёс нож за Ниной и положил его на стол:
— Держи.
— Спасибо, — Нина взяла нож. — Что делаешь сегодня?
— Пятница, у меня выходной, — ответил Рома, склоняясь над горячей чашкой, — надо страховку переоформить, ещё хотел на почту сходить, квитанцию прислали.
— Посылка? — под ножом хрустнули вафли и защёлкали, крошась, орешки.
— Непонятно, — он сделал глоток, — заказное письмо, кажется. А ты когда домой?
— Мы тут с Викой хотели посидеть, — кладёт нож в сторону, — у неё дома, она снова с кем-то рассталась, ну, ты понимаешь.