— Давай, — согласился Рома и забрал у неё сыр.
Для сыра больше подходил другой нож, но такого у них не было, к этому никчемному шпателю сыр бесстыдно прилипал. Рома кромсал его, сталкивал пальцами, отлеплял. Настоящий сырный нож, словно змея с раздвоенным ядовитым хвостом — в нем должны быть отверстия, как сырные дырки. И вообще, специальный нож достоин особого уважения, как офицер или как самурай.
— Мне нужен хороший нож, — сказал Рома и сам себе удивился.
— Ну, — Нина пожала плечами, раскладывая помидоры и сыр, — а чем тебя эти не устраивают?
Рома не ответил, он смотрел, как её тонкие красивые пальцы опускают на хлеб сыр и кружки помидоров, щиплют и сыплют соль, и трясут над бутербродами бумажный пакетик с надписью: «Прованские травы».
— Нет, если хочешь, купи, конечно, — согласилась Нина.
— Да нет, — Рома махнул рукой, — не нужны, передумал.
— Ну, смотри, — Нина спрятала в шкафчик «прованские травы», положила доску с готовыми бутербродами на стол, у Ромы в животе заурчал нетерпеливый аппетит.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Днём в парке была отличная погода и много людей. Дети мельтешили под ногами, словно белки по деревьям. Над землёй висели рыхлые кучевые облака — белая водяная пыль, слипшаяся высокими ватными кучами в восьмистах семидесяти метрах над лесом. Обширные течения воздушных масс тропосферы гнали эти комья на запад, к далёким атмосферным фронтам, где бушевала вечная схватка титанических евразийских циклонов.
— О чем задумался? — спросила Нина, глядя как Рома рассматривает облака.
— Да так, — он остановился, пропуская велосипедистов: двух родителей и мальчика лет восьми.
— Чёрт, — скривилась Нина, — вот же повылезали. Суббота, блин.
— Кто?
— Грёбаные мамаши со своими выпердышами.
Рома не ответил, смущённо оглянулся. Сзади никто не шёл, к счастью.
— Не знаю. Как ты можешь хотеть эту мерзость? — продолжила Нина.
— Какую?
— Как какую? — она хмыкнула. — Детей.
Рома взял паузу. Они прошли до пруда и остановились, рассматривая камыши и уток.
— Мои родители, — сказал Рома, — всю жизнь мечтают о внуках.
— И что? — спросила Нина с едва заметным напряжением.
— Ну, — вздохнул Рома. — А мне уже за сорок.
Одно из облаков заслонило солнце, пруд побледнел под наплывшей тенью.
— Ром, — улыбнулась Нина, — у тебя всё есть: крутая работа, клёвая тачка, квартира, друзья…
— Этих, считай, нет, — хмуро возразил Рома, вспоминая фотографии детей одноклассников, раз за разом напоминавших ему то его выпускной десятый «бэ», то институтскую группу, лица их детей напоминали ему тех пацанов и девчат, с которыми он учился.
— Ты же сам ещё как ребёнок, — Нина приблизилась к нему и обняла, прижимаясь всем телом, он почувствовал на себе её руки и нежный запах её волос, и её в меру твёрдую грудь, — я тебя люблю, неужели тебе этого недостаточно?
Он тоже обнял её, они постояли так тридцать пять секунд и пошли в обход пруда.
— Домой придём, я тебе твой любимый супчик приготовлю, грибной, — сказала Нина, — хочешь?
Рома кивнул и начал думать о работе.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Прошло шесть дней, наступила пятница, выходной день для Ромы. Он проснулся позже Нины, лёгкий сквозняк от распахнутого Ниной балкона гулял по пустой квартире. Позавтракал в тишине. На столе перед компьютером нашёл бумажку с надписью: «Котя, я тебя люблю», и рисунком щекастого кролика. Хотя, может, и зайца. Рома не смог вспомнить, в чём разница, сел за компьютер, бумажку с трогательной надписью он аккуратно переложил на стол Нины, ещё раз улыбнувшись кролику. Стол Нины стоял рядом. Полку над ним украшали четыре керамических поросёнка: мама, папа, сын и дочь. Нина говорила, что эти поросята — как её семья, очень похожи на родителей и брата. Брата она любила особенно, его поросёнок носил синий полукомбинезон с карманом на фартуке. Сам стол был завален самыми разными Ниниными вещами: заколки, шкатулки, моточки разноцветных ниток, какие-то бумажки с короткими записями от руки, разнообразные тюбики, книги, журналы, и под самым монитором — крохотные конфетки из тех, что бесплатно раздают на презентациях и в приёмных. Рома задумался, потёр большим пальцем подбородок и полез в нижний ящик огромного стенного шкафа. Согласно записям в бортовом журнале его памяти, там должна была находиться «финка». Доставшийся ему от отца нож. Дарить ножи нельзя, — так он сказал, и потребовал у сына какую-нибудь монетку. Роме было тогда примерно двенадцать лет, он ходил в школу и деньги не зарабатывал, и откупился пятаком, сэкономленном на обедах, решив, что отец просто «валяет дурака».