— Что случилось? — он озадаченно потёр глаза, прогоняя остатки дрёмы.
— Видимо, вы утомились и заснули прямо в кресле, — Мария стояла рядом.
— А Филипп?
— Он ушёл. Простите, но и вам пора, — девушка мягко подхватила его под локоть, помогая подняться.
Они вновь шли по длинному коридору, слабо освещённому тусклыми темно-зелёными светильниками. Воздух, казалось, стал влажным и густым. Саша пытался вспомнить, в какую дверь повёл его Филипп. А, да вот же она. Машинально он надавил на изогнутую ручку и дверь приоткрылась. Саша посмотрел на Марию.
— Конечно, как член «Омута», вы можете посетить внутренние помещения.
Он кивнул и шагнул за дверь.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Перед ним была скромная гостиная: старый, облупленный коричневый стол, потрепанный тряпичный диван и широкая люстра, украшенная нелепыми пластиковыми алмазами. В памяти шевельнулся образ старой, полузабытой квартиры из далекого детства. Раздался до боли знакомый скрип двустворчатых дверей и в комнату вошла щуплая черноволосая девочка. Саша охнул — это была Ольга, соседская дочка и его самая близкая школьная подруга. Заводная, вечно-весёлая Ольга, в четырнадцать лет скончавшаяся от лейкемии…
Он навещал её в больнице и страшно переживал, когда подруги не стало, но на всю жизнь запомнил её именно такой, какой она сейчас стояла перед ним — улыбающейся и беззаботной. Вот только в улыбке её не было того счастья — наоборот, она была как будто натянута на девичье лицо, отталкивающая и страшная.
— Привет, Сань. Давно не виделись… — девочка улыбнулась ещё шире.
Саша попятился назад, но вместо двери нащупал за спиной сплошную стену.
— Ну вот, только пришёл и сразу убегаешь, — обиженно сказала Ольга. — А я вот, представь, соскучилась.
Она ухмыльнулась и подошла к Саше вплотную. Тонкие холодные ручки, подобно тискам, сжали его запястья.
— А помнишь, что мы с тобой творили, там, за гаражами? Я помню… — прошептала она сладким голосом. — Я бы повторила…
И, не дожидаясь ответа, она впилась в его губы ледяным, скользким поцелуем. С отвращением он почувствовал, как ворочается у него во рту нечто, совсем не похожее на человеческий язык. Он попытался вырваться, но Ольга сильнее сжала его руки, издав низкий, полный наслаждения стон. Наконец, она отстранилась.
— Сочный…
— П-пошла ты… — выдавил Саша.
Призрак в ответ хохотнул, а затем вцепился зубами в его нижнюю губу. В затылок ударила острая, режущая боль, ручеёк тёплой крови заструился вниз по шее, стекая на грудь и затекая под рубашку.
— И такой вкусный, — она похотливо облизнула окровавленные губы, а затем лёгким движением оттолкнула Сашу в сторону, повалив его на пол.
— Саш, солнышко! — раздался женский голос.
Двери вновь распахнулись, и в проёме показалась статная темноволосая женщина, одетая в длинное бордовое платье — его покойная мать. За спиной призрака клубился чёрный туман.
— Сын, ты чего на полу?
Ольга хищно оскалилась. Призрак матери подошёл ближе.
— Давай помогу.
Саша быстро замотал головой, одновременно пытаясь отползти подальше.
— Ну, не хочешь — не надо… Тогда ты мне помоги, Саш, — призрак опустился на колени.
— Мне бы волос…
Собравшись с силами, Саша отпрянул подальше. Мама на четвереньках поползла следом.
— Ну, или зубов… Ногтей… Да всё равно… Что-нибудь!
— Не дам, — выдавил из себя Саша.
Призрак улыбнулся, обнажая кривую челюсть.
— Дашь. Ещё и взять попросишь.
Он закричал, но тотчас его рот зажала холодная, мягкая ладонь. Из-за спины вынырнула Ольга, обхватила Сашу за голову и уставилась в его глаза. В карих зрачках вспыхнули два сине-зелёных огонька. Очертания комнаты померкли, растворяясь в изумрудно-лазурном вихре беспокойного кошмара, сотканного из хаотичных обрезков его памяти.
Словно пятнадцать лет назад, он ощутил, как тонет в глубоком деревенском колодце, не в силах выбраться наружу, и затхлая вода наполняет рот и нос, невыносимо обжигая и сдавливая грудь. Темнота колодца исчезла — и вот он в глухой лесной чаще, наступает на гнездо земляных ос, и рой злобных насекомых беспощадно жалит его истерзанное тело. Он отмахивается, зовёт на помощь, пытается бежать, но… На очереди следующая картинка, источник которой, быть может, лежал среди прочитанных когда-то книг или запавших в душу фильмов — его, связанного по рукам и ногам, медленно полосуют острыми ножами, срезая длинные лоскуты кожи, а затем, полуживого, сбрасывают в глубокую песчаную яму, где он ворочается, словно в битом стекле… Жестокость образов нарастала, словно подпитываясь его мучениями. Он горит в пылающем сарае, замерзает на холодной мостовой, сгнивает заживо, терзаемый полчищами плотоядных тварей, не в силах вырваться, не в силах скрыться. Это был истинный ад, без надежды на смирение и покой.