⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Я не заметил, когда всё началось. Шёл первый месяц лета, в городе воцарилось тепло, и небо стало чуточку светлее. Я одержимо мечтал об отпуске, которого не видел уже третий год, и всё свободное время висел в телефоне, проглядывая различные предложения туроператоров. Приценивался. Разочаровывался. Вновь искал.
И крутился в ежедневной суете, как лемминг в центрифуге. Работа и мечты о путешествии, дорога домой с прикованным к экранчику смартфона взглядом, поздний отход ко сну, ранний подъем и новый цикл. Жизнь шла своим чередом по протоптанной колее, никак не соприкасающейся с окружающим миром.
Поэтому когда в лифте мне сказали:
— Дашенька моя тоже убегла, — я вздрогнул от неожиданности и бесцеремонности чужого вмешательства в мой отработанный ритм. А также удивленный тем, что в лифте есть кто-то ещё, кроме меня.
Со мною поднималась крошечная старенькая Савельева с третьего этажа, когда-то давно я даже дружил с её внучкой. В школе ещё. В памяти осталась только фамилия.
— Найдется, не волнуйтесь, — выдавил я из себя растерянно.
— Нет, Юрочка. Третий день её нет. Всегда на второй возвращалась, лапушка моя. Никогда так долго не гуляла. Скорее всего там же она, где и остальные.
В тот момент я не понял её слов. Для меня это всё было банально и скучно. Старушка переживала за свою кошку, как и положено женщине, чьи дети давно улетели из гнезда и звонят лишь по праздникам, а муж, прожившей с нею почти полвека — ушёл на встречу с всевышним после инсульта.
— Ничего, вернется, — сказал я. — Это же кошка. Они всегда возвращаются.
Она покачала крошечной головой в смешной шапочке, посмотрела мне в глаза:
— На сердце неспокойно что-то, Юрочка. Дурное грядёт, — устало и ужасающе серьёзно произнесла она, вновь перепутав мое имя. Двери лифта открылись, Савельева вышла на площадку, и мы пожелали друг другу доброго вечера.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Только на следующий день, во вторник, я понял о каких «остальных» говорила старушка с третьего этажа. Доска объявлений у парадной пестрела сообщениями о пропаже домашних любимцев. Собачки, кошки, попугаи. На самой двери на уровне ручки скотчем кто-то прилепил записку с сердечками и фотографией пушистого персидского кота. Детской рукой на ней было старательно выведено: «Помогите найти Барина!».
В среду объявления покрывали дверь целиком. Здесь искали даже крысу Пирата и шиншиллу Шушу. Будто чья-то злая воля высосала из окрестных дворов всех любимцев разом, не глядя на породы и виды. А в четверг за ярмарку несчастья принялся наш дворник, коротышка откуда-то из Средней Азии. Я возвращался домой, когда увидел, как тот обдирает с дверей пугающие призывы о помощи.
— Черт знает что происходит, а? — сказал я, остановившись.
Он вздрогнул, испуганно посмотрел на меня, затем быстро отвернулся и, втянув шею в плечи, принялся с ожесточением скоблить металл, отколупывая намертво прилипшую бумагу.
— Нелюбители домашних животных какие-то у нас объявились, похоже, хе. Есть любители, а есть, хе-хе, нелюбители.
У меня было настроение поболтать. Однако дворник что-то забормотал на своем тарабарском, и веселья не разделил. Наоборот, его затрясло ещё сильнее. Решив, что он просто не понимает меня — я приложил ключ к домофону и посмотрел на азиата в профиль. Коротышка был бледен, по лицу текли крупные капли пота, в глазах стоял такой ужас, что мне захотелось броситься наутек. То, что жило в зрачках дворника, страдало безумием.
— Дарахт… Дарахт…Ба гурба! Ороиш дарахт, — лихорадочно повторяли потрескавшиеся чёрные губы. Меня он не видел. — Ба начот. Дарахт.
Я ушёл. Захлопнул за собой дверь в парадную и почти минуту стоял, слушая захлебывающий голос, беспрестанно повторяющий «Дарахт» и ритмичные скребки по металлу.
Шшш. Шшш. Шшш.
Будто у дворника выросли кошачьи когти, и он стачивал их о железо. Мои пальцы заныли, и я потер кончики, разминая, прогоняя ощущение забившейся под ногти краски. Потом поспешил домой, на шестой этаж, с испорченным отчего-то настроением и неприятным чувством тревоги.
Чертов скрежет преследовал меня весь оставшийся вечер. Я проходил по коридору мимо входной двери и не мог отделаться от мысли, что дворник до сих пор стоит там внизу и скребет, скребет, скребет. Куски засохшей бурой краски забиваются под ногти, пальцы кровоточат, оставляют полосы на железе, колкие шипы вонзаются всё глубже, глубже, а он бормочет свое «Дарахт» и не останавливается.