— Я, Наталья, Володимира дочь по крови, Чернобогова дочь душою! Возношу небу и грозам! Подношу полям и урочищам! Посередь углей, стороной живых трав, за Смородинов мост, за Смоляны воды, за кровав Алатырь! Буде Алатырь окроплен, да бесы кровь слизаюти! Да аспиды ползучие яда пополнити! Да окудницы ведовство свое пробуждаити! Буде по сему!
Ее подруги медленно, будто боясь спугнуть, двинулись к ней. Одна из них заговорила хриплым голосом, схаркивая слова:
— Стальны вериги, черны вежды! Мор, мор кличу окаянным! Мор скотине! Мор птице! Мор человече! Бесов поцелуй, опламень меня, даждь мощей осквернити! Вижу, вижу стервь, извивающуся, аки гадина на крестецах! Даждь испити влажи, охолонити тлеющи нутри! Окропи пожар да живой водою, водою красныя, что в живом течети! Даждь гасити свет, да свят сквернити! Пообогулити капища да хрестьянских идолищ! Даждь церквам охульным смрад! Даждь лжебожия свергнути!
Крик перешел в клокочущее рычание, и подхватила вторая:
— Хрестьянски боги да молчат, молчат да не учюти человечим мольбам! Скверна, скверна веется посолонь меня! Посолонь меня, противосолонь чело-вечишка! Скверна точити зубы вострые, зубы вострые да по мозговы косточки! Человечий дух медом изопью, изопью, схаркну, да рукавом оботруся! Оботруся десным — мор землей пойдети, оботруся шуем — буесть живь объ-яет! Что окрест меня? То погосты чити! Что в земле сырой? То кости старыя! Кости старыя, червем битыя! Мяса гниль пожрам, разжиревши червь! Прилетят по червиву душеньку да гуси-лебеди! Налетят стаею камнекогтевой! Да пообломаюти когти каменны об могильну землицу! Поисточат клювы о червивы стены! Не подняти! Не подняти!
Визгливо завела третья:
— Не подняти согнившего! Не разбудити истлевшего! Оперечь него смрадный бес сидит! Бес сидит, да червю плоть подает! Черноротый бес образа кадит, кроет копотью свят без святости, гнидами ползет под порог люду, языцем прельстивым манит в трясины серные! Сгинь, сгинь, креста отрок! Сгинь во пламени! Сгинь в забытии! Забвень церквы в кострешах! Затми образы святы грехоми! Блуд цари за-под тем крестом! Блуд пред очи тлевши святых! Буде скопити все подчревия! Буде змий царити во кадилушах! — и зашлась в диком необузданном хохоте.
Приблизившись к Наталье, все трое, шумно дыша и вздрагивая, опустились на колени. Наталья спустила щенка, и к нему метнулись крючьями узловатые пальцы с черными когтями. Щенок завизжал в страхе и боли, в лицо Наталье брызнула кровь. Визг перешел в предсмертный вой и стих. Одна из тварей, воздела увившееся морщинами лицо к стальному небу, опустила в широко распахнутый рот с желтыми зубами бесформенный бурый кусок, сочащийся сукровицей и желчью, и проглотила, не жуя, мотнув по-птичьему головой, дрогнув набухшим зобом. К перемазанному багряным лицу прилип клок Булатовой шерсти. Под бледной кожей запульсировали, налились алым паутинки вен. Все трое склонились слепыми лицами к Натальиным коленям, и до Федьки донеслось жадное чавканье вперемешку с нечленораздельным хрипом. Жрали, запихивали мясо и потроха в пасти, проталкивали когтистыми крючьями пальцев, рыкали друг на друга, скалили клыки, жадно и завистливо визжали из-за упущенного куска. Та, что махала Федьке, воздела щенячье сердце, засмеялась, рассыпалась мелким бисером, откинулась назад, трясясь в экстазе. Двое других принялись быстрее поглощать забытое подругой жилистое мясо. Федька внезапно осознал, что обмочился, и уже довольно давно.