Меню представляло из себя толстую расхристанную папку с ламинированными изображениями блюд, посеревшими от мелких царапин и утратившими свою первозданную фотографическую яркость. Лена долго листала меню, сопела и хмурилась, затем ткнула пальцем в пару страниц и на столе мгновенно появились тарелки с горячей едой, словно они только и ждали, когда их закажут, томясь в каких-нибудь безвоздушных закромах кухни. Официант поставил тарелки, забрал меню и улыбнулся, а Тёма зачем-то посмотрел ему в рот, и увидел там желтоватые зубы. Одно мгновение, но его хватило — эти зубы состояли из горизонтальных секций, похожих на панцирные пластины мокрицы, и слегка шевелились, блестящие и склизкие, едва прикрывая белёсый язык, походивший на дрожащее в густых соплях мушиное брюшко, внутри которого тоже что-то ворочалось или вертелось, мелькая чёрными сгустками.
Тёме сделалось не по себе, сердце заколотилось чаще, он с ужасом уткнулся в тарелку — не обнаружится ли там тоже какое-нибудь неестественное движение, гадость, в глубине этой маслянистой жижи, где-нибудь под торчащим над поверхностью супа плавником. Но есть хотелось не меньше, чем спать. Официант ушёл, и память о нём тут же выдавил голод. Впитал, как губкой, точно и не было ничего.
— Очень острое, — запивая водой, сообщила Метёлка, — ты осторожней.
Тёма наполнил ложку, понюхал и осторожно коснулся супа передними зубами. Через мгновение у него загорелся весь рот, пламя перекинулось в нос, обожгло гортань, он вернул ложку в суп и тоже схватился за стакан.
— Черт, что это?!
Однако голод пересилил и перец. Разбавляя суп водой, и посмеиваясь над тарелочкой с маленькими зелёными перчиками, что официант принёс на тот случай, если еда вдруг покажется гостям недостаточно острой, они съели почти всё. Но от такой немыслимой остроты Тёму слегка затошнило, и он выскочил на улицу, глотая душный воздух.
— Всё, поужинали, — процедил он, — теперь в номер, спать. Я очень устал.
— Ага, — согласилась Лена.
Тёма усомнился в этом чересчур быстром «ага» и оказался прав. Метёлке, как зажиточному дикарю, залетевшему в супермаркет, хотелось всего и сразу. Она так и норовила сейчас же всё успеть и попробовать. Как будто этот день был у неё последним в жизни. Между тем мрак Тёминой усталости густел с каждой минутой, и застывал, как клей, концентрируясь где-то на подошвах. Ноги потяжелели и с каждым шагом отлеплялись от асфальта всё трудней. Хотелось лечь и заснуть. Мрачные закутки переулков стали казаться уютными, пышные коврики магазинов манили своей мягкостью, а выставленные на улицу огромные чемоданы, открытые для продажи — представлялись комфортными кроватями, идеально подходящими для сна.
Тёма водил головой, стараясь не вырубиться окончательно: мимо плыли фигуры и лица… над толпой невысоких людей, словно грязные айсберги, возвышались большие и бледные европейцы… бесформенные, прыщавые, помятые, с неровными зубами… словно уродливые сказочные тролли, они петляли по тротуарам, ища свой Титаник… в желтке навязчивых ламп, перебирали ногами и сжимали пухлыми пальцами свои округлые кошелёчки… рядом с ними струились девушки, тонкие и стройные, как дым от индийских благовоний, только из янтаря… прекрасные азиатские пленницы ростом в плечи… своему жирному… европейскому… айсбергу…
Шоссе, наконец, остановка «тук-тука». В глубине переулка светились лавки. От них несло жареными креветочными палочками и ещё какой-то незнакомой сладковатой копотью. Тёме вспомнились мухи, которых они с друзьями жгли на булавках во времена школьных каникул. Такой же был запах…
— Это же насекомые, — восхищенно шепнула Лена, высматривая в переулке телегу макашника, — надо же попробовать.
Тёма поплёлся следом, не хотел отпускать, потеряет же в этой мути и не сможет больше найти. Пока не выспится.
На огромном грязном противне шкварчали кузнечики. Прозрачные маслянистые отсеки справа и слева от сковородки были наполнены каким-то жжёным корявым попкорном, похожим на облитые машинным маслом давленные стручки гороха. Это были жареные личинки шелкопряда — белёсые, а черные, измазанные в копоти — сверчки, с промасленными бамбуковыми червями вперемешку, и зелёные обрезки тростника зачем-то.
— Ух ты, как круто! Ща наберём на завтрак, — обрадовалась Лена.
Ушёл их «тук-тук», остановка опустела, уличный фонарь неожиданно брызнул жёлтым светом, Тёма зажмурился, продавец ловко свернул бумажный кулёк и насыпал в него сцепившихся лапками кузнечиков, в другой — длинных бамбуковых червей, в третий — каких-то личинок, похожих на горелые лисички.