— Мишка, — снова позвал он дурачка. — Ты это брось! А то пожалуюсь участковому — в больничку тебя заберёт!
Далеко-далеко по трассе проехала машина, осветила тусклыми фарами узкую тропинку, лесную опушку. И фигуру впереди. Всего на секунду, но даже её хватило, чтобы разглядеть, насколько странным был тот, кто преследовал. Из рукавов фуфайки торчали жутко раздутые руки в синих резиновых перчатках. Ноги и того хуже, с огромным количеством углов, словно у этого существа было несколько колен. И сбоку, и сзади. А ещё лицо, замотанное чем-то тёмным, блестящим. Точно — не человек. Он или оно просто не могло быть человеком…
Свет его отпугнул, заставил скрыться в колючих зарослях. Славину послышался смех — какой-то болезненный, нечеловеческий. А за ними слова:
— Хорошеньки… жирненьки… толстеньки…
Это существо говорило… его голосом.
Смех прозвучал совсем близко. Вылетел из леса, упал под ноги щербатый камень. Славин застыл на мгновение, разглядел преследователя, висящего на ветке дерева. Совсем рядом.
Ботинки предательски скользнули по грязи, по мокрым листьям. С трудом сохраняя равновесие, Славин перепрыгивал лужи и молился, молился, чтобы скорее уже показалась оградка старого кладбища, чтобы слева выплыли огромные бока заброшенных теплиц. И деревня, спасительные тёплые домики, в которых крепкие двери и замки, и можно чем-нибудь отбиться…
— Кар-р!
От вопля заложило уши. Кольнуло в бок чем-то острым, холодным. Преследователь спрыгнул на голову — как ястреб налетел, попробовал его шкуру на прочность. И, заливаясь каркающим смехом, прокричал:
— Беги, жирненьки!
Голос стал девчачьим, звонким, истеричным. Сердце от него зашлось безумным танцем, молотом заколотило в рёбра. Вот и кладбище, покосившиеся кресты, похожие на торчащие из земли пальцы. А за ними свалка, и Болотниково, родное, спасительное!
Между теплицами кто-то набросал камней, вырыл яму. Славин с трудом затормозил, чуть ногу не подвернул. Прижался плечом к стене, обогнул опасный участок. Привиделось через окна, что внутри пустых помещений снуют тени, косматые и рогатые, стонут в такт ветру, тянутся к нему…
На одном духу добежал до огородов. Не останавливаясь, перемахнул через плетень, не устоял, повалился в сырую ботву. Если бы глянул влево, то заметил бы, что кто-то стянул всю одежду с огородного пугала. Но куда там. Взгляда назад хватило, чтобы убедиться: тот, в фуфайке, бежит следом, не отстаёт. Но и не нагоняет. Похожий на уродливое чучело, машет длинными руками, словно готовится взлететь.
К дому, скорее к дому! Вниз, между пустыми картофельными рядами, мимо увядших подсолнухов. Славин ударился в дверь. Та распахнулась, жалобно звякнув: оборвался внутри крючок. В сенях пахло гнилым луком, сырым деревом и дымом. Нащупал ключ под курткой, негнущимися пальцами отворил замок, ввалился внутрь. Щёлкнул выключателем — не работает. Огляделся в темноте, в поисках оружия. У дальней стены возле печи заприметил кочергу, сучковатые поленья. Шагнул вперёд. И провалился.
Кто-то снял пол у входа и застелил его громадным ковром. Запоздало пришло понимание: тот, в лесу, загонял его в ловушку!
Над головой засмеялись.
Когда боль в ногах сжалилась, отступила немного, он попробовал подняться, отползти, но тот, в фуфайке, спрыгнул вниз — мягко, пружинисто. Как кот. Склонился над ним, залез под куртку, пощупал живот, лицо, в штаны залез.
— Жирненьки, тёпленьки, — просипел он сквозь рваные чулки на лице, — много буде мяса.
Славин застонал, попробовал рукой прикрыться. Но убийца держал его крепко. Прижал его голову к полу, взял что-то… Шампур для мяса. Пристроил к левому уху, нацелился. И резко вонзил.
Боль была короткой, но всепоглощающей. Темноту сменила яркая белая вспышка. Которая померкла очень быстро.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Рябиныча разбудил стук — методичный, настойчивый. Казалось, кто-то ходит по крыше, ищет в ней слабые места. Или через окна заколоченные подаёт сигналы. Только кто?
Старики бы не стали, да ещё ночью. Участковый? Он бы взял ключ у Борисовой, местной старосты, сам открыл. Дурачок Мишка? Так этот постучит и уйдёт. Наверное.
Он поднялся, прислушался. Старый сельский клуб вот уже лет пять пустовал. Никто за ним не следил, не ухаживал. Поэтому старое здание будто бы само просыпалось изредка, деревянные кости размять. Скрипели половицы, скреблось что-то в тёмных углах. Падали книги с полок в библиотеке, портреты вождей в коридоре едва слышно хлопали по стенам. Порой это даже придавало уюта. Но не сейчас.