Под тенью густого смога безликие пятиэтажки с маслянистыми коричнево-серыми стенами и окнами казались немного ассиметричными. Скудная растительность цвета желчи, оставшаяся без солнечных лучей и отравленная выбросами с завода, стояла жухлой и чахлой. По неухоженным дорогам изредка громыхали старые машины, рискуя оставить колеса, подвески и бамперы в выбоинах. А по шершавым тротуарам с торчащими из асфальта острыми камнями не спеша брели прохожие с угрюмыми апатичными лицами. Здесь все было под стать хмурому удушливому городу.
Данил свернул с Вокзальной на Пионерскую, с Пионерской на Ленина, с Ленина на Садовую… и все время его не покидало ощущение, что он идет по одной и той же улице, только названия каждый раз меняются.
Уже больше года Рокотов проводил в постоянных командировках, и с самых первых поездок новые города ни восторгали, ни удивляли его — он вообще не проявлял к ним никакого интереса. Соглашался ехать хоть к черту на кулички только из-за денег. Данил собирал дочери на операцию. Надя до десяти лет была счастливой, улыбчивой девочкой, даже несмотря на потерю матери в раннем возрасте. Жена Рокотова, склонная к суицидам, утопилась. Убить себя ей удалось с пятой попытки.
В одиннадцать лет у Нади диагностировали болезнь Вильсона. Девочка унаследовала два мутировавших гена, из-за которых организм накапливал излишки меди. Ее мучали сильные боли в правом боку, цвет кожи приобрел желтовато-коричневый оттенок, она почти не могла говорить, координация нарушилась, а по краю голубой радужки глаза проступила зеленовато-бурая полоса. Лекарства не помогали, врачи прогнозировали цирроз.
Данил хватался за любую работу, чтобы собрать денег на пересадку печени. И пока он мотался по командировкам, Надя жила у сводной сестры покойной матери. Единственная родственница терпеть не могла, когда больная племянница оставалась в ее доме, но как набожная христианка не отказывала в помощи. Рокотов не ладил со свояченицей и общался с ней через дочь. Лишь в крайнем случае он говорил напрямую с Валентиной. Девочка тоже не любила сварливую злобную тетку, но деваться было некуда.
В конце улицы Первомайская Данил увидел трехэтажное здание из силикатного кирпича. На крыше крыльца расположились пять больших букв — ВОЛНА, покрытых облупившийся голубой краской. Перед разбитыми ступенями стоял высокий человек в мешковатых черных джинсах и просторном темно-сером балахоне, его лицо скрывал широкий капюшон. Рядом махала руками низенькая сутулая женщина с собранными в пучок волосами. На ней было ситцевое платье в цветочек, пуховая шаль на плечах, шерстяные носки и домашние тапки. Она активно жестикулировала, и по резким движениям можно было догадаться, что тетка чем-то не довольна. Данил подходил к гостинице, и гнев женщины постепенно обретал не только форму, но и звук.
— …днем не выходить! Совсем не понимаешь?! Глупее других, что ли?!
Из длинного рукава балахона высунулась грязная белая лапа и указала на Данилу. Сердце Рокотова вздрогнуло, но быстро успокоилось, когда, подойдя ближе, он разглядел перемотанную толстым слоем бинтов руку, будто одетую в варежку.
— Нельзя же… — женщина обернулась и с перепугу оборвала фразу. — Иди, потом поговорим, — она толкнула собеседника к ступеням и обратилась к Даниле. — Рокотов? — маленькие глубоко посаженные глаза из-под нахмуренных бровей-ниточек, нарисованных карандашом, внимательно рассматривали незнакомца. Лицо мужчины безжизненного цвета не выражало ничего, кроме въевшейся усталости.
— Да.
— Идемте, — кивнула она на парадный вход.
Данил вошел в гостиницу и окончательно убедился, что комфорт будет только сниться. На полу — кафельная плитка противного горчичного цвета, стены выкрашены в голубой цвет. Вместо современной стойки регистрации — старенький стол, на нем лампа в большом абажуре, телефон, журнал и календарь. На стене — часы с застывшими стрелками и маленький шкафчик с ключами от комнат. Напротив поста вахтерши — большое зеркало с трещиной, по обеим сторонам от него напольные горшки с уродливыми желтоватыми фикусами. По центру холла поднималась широкая лестница, устланная красными ковровыми дорожками с протертым ворсом. С потолка через матовое стекло пыльных плафонов пробивался тусклый свет.
— Комната восемнадцать, — монотонно сообщила вахтерша, следуя к столу, — третий этаж. Туалет и душ общие, — она вытащила ключ из ячейки, положила на стол и ткнула пальцем в графу в журнале. — Распишитесь.