Преимущественно в таких, как будто это восставшие идут на штурм. Это якобы автор расставлял их и пытался срисовать с них тот последний, не написанный эпизод. Будто бы он так привык к натурным наблюдениям, что уже ничего не мог выдумать сам…
— А было бы всё-таки интересно почитать эту ненаписанную книгу, — задумчиво прошептал Немец. Все вокруг посмотрели на него с возмущением. Кто-то даже вслух оскорбился.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
— А ты, я вижу, не так прост… не так прост, — со смехом сказал главред и покинул нагретое место. Перед тем, как снова запереться в своём кабинетике, уже наполовину засунувшись туда, он задумчиво добавил:
— А вот мы так и пишем, словно рисуем с манекенов… Ни жизни, ни страсти… — Хотел было добавить что-то ещё, но сдержался, посмотрев на сотрудников.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Иногда Немец заходил на книжный развал, прячась, наблюдал, не появится ли возле стены тот самый «репейный старик». Дома у Немеца хранилось много изданий Вежляна. И все они были с его автографами. Книги были старые. Многие совсем потрёпанные, некоторые со следами огня. А автографы были свежими. И если они были настоящими, авторскими, то, значит, были последними штрихами, которые оставлял сам автор в этом мире. И, значит, где-то прятался со своей последней книгой сам автор.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Стихи
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀
⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Евгения Рассветная
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Она умирает
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Она умирает. Из тела рвётся огонь.
Нелепые мысли, как бабочки, на потолке.
На место за пазухой не иссякает бронь,
но кто-то всё держит руку её в руке
и не отпускает. А ей бы лететь туда,
за пыльные шторы, в нарядную синь небес,
за громы и ветры, за странные города —
поэтому скажут, мол, будто вселился бес…
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Ах, если б все бесы умели считать до ста
и сон торопливый в телесном котле беречь,
она бы сумела сорваться за облака,
она бы сумела не тлеть ещё, а гореть!
Какое смятенье поселится в их глазах,
когда под отчитку и сломанных рёбер хруст
белеющий голубь скроется в небесах,
а этот пролом останется черен и пуст.
Но будет при этом всё так же рука дрожать,
и алые губы в усмешке сойдутся в изгиб:
«Бывало и хуже. Я даже могу солгать,
вот только язык распух и весьма болит».
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Над пёстрой толпой, чрез громы и через свет
несёт белый голубь горящие два крыла.
Бывало и хуже. Огонь не запомнит бед.
Она умирает, и город сгорит дотла.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
За холмами
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
За сырыми холмами и тучами, полными вод,
На окраине леса зловещая ведьма живёт.
Собирает коренья да гонит из чащи людей:
Мол, «Придёт вот сюда мой супруг, великан-лиходей
Да подавит вас разом. Пошли, окаянные, вон!» —
И всё машет лукошком, вращая его кверху дном,
А потом отдыхает, смахнув накопившийся пот,
В окружении вечно зловонных холодных болот.
Вот и лето проходит, и лес серебрит седина —
Бабка морок наводит, и первых морозов волна
Покрывает с лихвою места беспокойные те.
Ей так дышится легче — одной, в серебре, в темноте,
С тусклой старой лучиной и прялкой под южным окном,
С завыванием вьюжным, с метелью, стучащейся в дом,
С тёплой печкой и с плошкой бульона, с немой тишиной —
Так ей легче сидеть, презирая весь вырод людской.
Только где-то за печкой, в картонном альбоме — старьё —
Фото: он на крылечке в объятьях сжимает её
И лицо — молодое! — сияет рассветной звездой…
Это — место, что раньше она называла «домой».
Весь истрескался снимок, ползёт чёрно-белой трухой.
За сырыми холмами она отыскала покой
И хранит своё имя на дне почерневших болот.
Снимку — ровно три года, но время несётся вперёд.