Легкий толчок, поезд снова поехал, я расставил ноги шире, крепче взялся за поручни, еще раз проверил — не завис ли рядом кто-нибудь толстый, с книгой или смартфоном в одной руке. Я готов, я знаю, что будет дальше, мы репетировали несколько раз — в это же время, на этом же перегоне. Эта короткая остановка была совсем не технической — какой-то дурак застрял в дверях поезда, идущего перед этим. Того дурака зовут Жора. Жора Клешня.
Поезд тронулся и тут же снова дал по тормозам. Посыпались на пол сумочки, мобильники, кто-то ойкнул, кто-то коротко взвыл, загудели, зашумели, но ничего страшного еще не случилось. Страшное будет дальше, оно только готовится случиться, поднимает руку, чтобы постучать в дверь. Оно притаилось белой тряпкой на рельсах.
Сейчас машинист выйдет, вызовет какие-то там свои службы, а в вагон притащит тело. Притащит, да уж… Тело зайдёт само! И вот тогда начнётся страшное.
Прошла минута, вторая, третья, брожение чужих слов, всех возможных версий происходящего достигло моих ушей. Разумеется, бомба на первом месте, до чего же наивно! Хотя… «Бомба»? В каком-то смысле это верно. Бомба тоже начинает с себя.
Я в первом вагоне, «тело» явится именно в первый — так удобней машинисту, который не оставит человека валяться у заряженных током рельсов. Пока то да сё, это «тело» очнётся. Я к этому готов, а вот остальные — нет.
Мой пульс участился: эх, что сейчас будет!
Волнительный момент.
Дверь открылась — «ох, ах, до чего необычно, такого раньше не было» — народ полез за телефонами. Да, именно это и нужно. Вагон не полный и свободного места достаточно, чтобы все видели всё. Машинист тащит тело в пока еще белой рубахе, он вспотел и раскраснелся, помогает человеку переставлять непослушные ноги. Потом наверняка будет об этом жалеть. Перед ним расступились, освободили место. Я рядом, наблюдаю за всем, что происходит. Без меня ничего не состоится. Не состоится как следует, или пройдёт слишком быстро. А нам надо, чтобы долго.
До станции — всего минута езды, но мы сейчас не поедем. Почему? Потому что я здесь, и я вижу машиниста. Он аккуратно выбрит, лицо доброе, ему около пятидесяти, но это не важно, спина или голова? — вот над чем я сейчас думаю. Спина у него и так побаливает, если он не сможет вести поезд по этой причине — его могут уволить. Наверное, этого я не хочу. Пусть будет голова.
Я встаю в первый ряд зрителей, рядом стоит какой-то студент с рюкзаком, он только что не уступил место дедушке, свинтус, я хотел его наказать, да бог с ним — сегодня особенный день в его жизни — сейчас он познакомится с Вадиком по кличке Порох.
Сегодня Вадик в белой рубахе. Тот еще псих, упоротый безмозглый фанат своего жуткого дела, из тех, кто «сам не знает, что творит», но творит всё равно с удовольствием.
Машинист сопроводил «тело» до сиденья, встал рядом, потёр щеку, схватился за голову, зажмурился. Да, это сделал я — минут пятнадцать у него будет дьявольски болеть голова, и столько же времени мы не двинемся с места, и поезда встанут по всей серой ветке. Об этом расскажут в новостях, а по Интернету разлетятся сотни фотографий и штук десять видеороликов, снятых дрожащей от ужаса рукой.
Вадик, ах, Вадик, и так не особо красивый. Это твой звёздный час, чокнутый Вадик, начинай же, всё готово. Он «очнулся», уселся ровнее, осмотрелся, его начали спрашивать… участливо, бедные добрые люди. Вадик снял рубаху и достал нож.
Толпа затихла, машинист схватился за голову обеими руками и упёрся лбом в поручень. Я не усердствую: извини, потерпи минут пятнадцать, и я отпущу.
Тишина и максимальное внимание, кругом полно здоровых мужиков, девушкам не стоит бояться этого коротенького, почти перочинного ножичка — 5 сантиметров, таким даже в носу можно ковырять. Но у Вадика нож особенный — с черной рукоятки скалятся разноцветные черепа, расписанные в игривый горошек на мексиканский манер. Жаль, никто не видит этой замечательной рукоятки. Вадик смыкает челюсти и ухмыляется, затем проводит лезвием по собственной груди — из раны капает кровь, он проводит еще — толпа визгливо стонет.
— Закрой глаза, Дима.
— Мамочки…
— Да это псих! Остановите его.
О да, это еще какой псих! Это псих с большой греческой буквы ПСИ — «Ф». Сейчас он намечает выкройку, затем начнёт снимать лоскуты, обнажая липкие комья своего желтоватого жира. Но это лишь начало его выступления. Через десять минут, я уверен, здесь будет заблёван весь вагон — Вадик знает своё дело, и ему сейчас совершенно не больно. Почему? Потому что я рядом.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀