Михаил кивнул.
— Но ты ведь будешь говорить со мной, имея определенную цель. Допустим, спросишь, как поживает моя семья, какая погода в моем городе сегодня. Кукла тебе ответит, но будет ли она понимать, что именно она ответила?
Михаил поерзал в кресле и вздохнул.
— Ты, скорее, упрощаешь, — ответил он, — Но по твоей манере говорить иногда мне кажется, что ты и есть тот самый манекен, который подолгу обрабатывает сигналы.
— Я не обижаюсь, — Леша хмыкнул.
— Я знаю.
Алексей поднялся и стал бродить по комнате отдыха. Остановился возле фальшивого камина, глянул на фальшивую оленью голову на стене, которую наблюдал уже миллион раз, но сейчас разглядывал так, будто видел впервые. Бросил короткий взгляд на картину и отчего-то поморщился. После долгого молчания повернулся к Михаилу и произнес:
— Да.
— Что «да»?
— Я упрощаю, согласен. Оно общается с нами. Мы не видим даже муляжа, не видим гребаной формы, не ловим никаких сигналов. Физического объекта нет. Оно что-то говорит, мы что-то отвечаем на всех языках, оно отвечает на своем, но твою мать, язык ли это, вообще? Пусть я принимаю то, что язык — это не столько способ общения, сколько способ мыслить. Но мы ведь не можем нормально передать мысли даже друг другу. Ты меня недопонял, я недосказал, ты обиделся, я извинился. Мы путаемся в словах. Что ты слышишь, когда оно говорит с тобой? Ты слышишь слова?
— Нет.
— Видишь образы.
— Ты же знаешь…
Алексей покачал головой и вернулся в кресло.
— Я чувствую боль, — сказал он. — Часто испытываю невиданную любовь, реже — злобу. Порой мне хочется разгромить тут все к чертям. Отправить этот гребаный корабль в никуда, но это быстро проходит, меня вдруг наполняет странная теплота. Хочется, как в индийских фильмах, петь и танцевать. А порой я хочу просто плакать, сжаться в комок, уткнуться в подушку и рыдать, как брошенная парнем школьница. И я понял, что это не то, что оно пытается мне сказать. Все это — лишь следствие. Что если, говоря ему привет или hello или hola, sawatd, zdravo, мы тем самым оскорбляем его? Откуда ему знать, что мы вообще говорим, что такое говорить само по себе? У него нет слов, есть… Я не знаю, как это назвать. Если все, что я испытываю, уже есть во мне, оно каким-то образом просто вытаскивает это. Не пробуждая во мне воспоминаний, не показывая мне жутких или грустных картин, не говоря обидных или прекрасных слов. Но каким образом я ощущаю, что это именно метод его общения? Это чувствуешь ты, чувствуют все на корабле. Двадцать человек как один. Мы знаем это, называем это одними и теми же словами, да и без слов нам друг с другом все ясно. Я вижу в твоих глазах то же самое.
Алексей почувствовал, что руки трясутся, зажал ладони между коленей, пряча от глаз друга то, чего спрятать нельзя. Их единство, то, чем они стали вместе за последний месяц полета — для этого уже не было слов. Этого не объяснить Земле, они не поймут. Для них первого контакта нет, для членов экипажа он вне сомнений. Михаил прекрасно понимал, о чем говорит Алексей. Слова, их всегда так мало и в то же время сколько ненужных конструкций из букв и обрывков смыслов они порождают прямо сейчас. Слова, которые ни к чему не ведут. То, как оно общалось с ними. Это больше, чем речь. Больше, чем что бы то ни было. Может это и есть откровения свыше, только о чем они? Что они дают, кроме внезапных эмоций и всепоглощающего чувства единения между небольшой горсткой людей, висящих в пустоте? Неужели они летели сюда для этого?
— Любовь, боль, ярость… — прошептал Алексей, глядя Мише в глаза. — А что ты чувствуешь чаще всего?
Михаил долго молчал, не отводя глаз, затем опустил голову и произнес:
— Мне страшно. Но ты ведь и так это знаешь.
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Если бы аппаратура поймала сигнал, все бы разом стало проще. Но когда ты чувствуешь это внутри себя, какие доказательства предоставишь другому? Нет, экипаж в них не нуждался, их требовала Земля. Им нужно было понять, отчего задержка, почему корабль торчит в мертвом космосе, тратя драгоценные ресурсы и никто не в силах объяснить, что происходит.
Тебе не списать это на галлюцинацию, даже на массовую галлюцинацию. Это происходит здесь и сейчас. Каждый из двадцати человек уверен в том, что говорит. Они не просто верят, они уверены, хоть и измучены непониманием. Списать всё на эксперимент Земли не выйдет, слишком это глупо и бессмысленно отправлять их в полет, чтобы где-то на краю галактики экипаж мучался от необычных состояний, вызванных, например, неким препаратом. Бред же…