– Как же я ей в этом могу помочь, если именно над получением информации оттуда сюда уже много лет бьётся вся команда Тампа под руководством Зинаиды Васильевны, и обнадёживающих результатов пока нет?
– В технических тонкостях я совсем не разбираюсь, – сказала я, вставая. – Наука для меня тёмный лес. А Вера говорит, что если вы поможете обеспечить ей доступ к радиоактивным отходам Тампа, то её проблемы со связью будут решены.
– Доступ к радиоактивным отходам? – удивился Хомянин. – В Тампе нет ничего радиоактивного.
– Может, я не так сказала, – сделала я смущённый вид. – Но мы знаем, что в Тампе есть лифт для эвакуации отработанных материалов. Среди научных сотрудников его ещё называют гиперлупом. После запуска генератора по этому гиперлупу планируется поднимать на поверхность для дальнейшей утилизации или передачи в сторонние лаборатории отработанные материалы. Я не в курсе, что это такое. Вере до подъёма, во время подъёма, после подъёма, при хранении, переработке, перевозке или утилизации необходимо получать к этим отходам кратковременный доступ. Ей нужно снимать определённые показатели, о которых я не в курсе. И это всё. Сами материалы остаются неприкосновенными, то есть из них не изымаются какие-то доли, части и тому подобное, что можно определить, как недостачу или утечку.
– Вы хорошо осведомлены о Тампе, – заметил Хомянин.
– Это Вера осведомлена, а я лишь озвучиваю, – отмахнулась я. – Думаете, мне доставляет удовольствие, что я ко всему уже сказанному обязательно должна сообщить вам, что у нас много полученной от вас секретной информации, не менее фатальной, чем эта? – я выдернула из пальцев Хомянина переданную ему карточку и сунула в карман. – В случае любых ваших действий, предпринятых против Веры, против меня или против нас обеих, о документах будет сразу же доложено в соответствующие инстанции, но я очень этого не хочу. Это просто наша страховка, Борис Анатольевич. Правила таких игр вы знаете, не я их придумала. Я просто Верина подруга. Я Веру люблю.
– Вот и я Веру люблю, – очень неожиданно для меня сказал Хомянин. – Я влюбился в киборга, представляешь, Таня.
Он покраснел и ладонью правой руки несколько раз вытер себе всё лицо.
– Представляю, – сказала я, опустив глаза, чтобы не смущать его своим взглядом. – Она хорошая.
Сомов к зиме отпустил бороду. Усов нет, а борода вокруг всего круглого лица есть, от чего и без того круглое лицо сделалось ещё круглее. И если он приодевал свитер крупной вязки с высоким, до ушей, воротником, то хоть режьте меня, но я, смотря на Сомова в этом наряде, ощущала себя минимум начальником полярной экспедиции и срочно хотела переодеться в оленью парку и собачьи унты. Если при этом рядом оказывались Лариса, или Оля, или кто-то из девушек-юристов в чулочках и в туфлях на высоком каблуке, то первым моим позывом было срочно спасти их от обморожения путём растирания спиртом и согревания в горячей утробе только что заваленного лося.
– Сомов, – как-то сказала я, усаживаясь в серверной на стул для посетителей. – Ты зачем бороду отпустил? Мёрзнешь?
– Да нет, – сказал Сомов, не отрываясь от монитора. – Бриться лень.
– А усы? – удивилась я. – Усы-то ты всё равно бреешь!
– Усы брею, – согласился Сомов. – Жидкие они какие-то у меня. Весь ансамбль портят. Приходится брить, но это всё равно проще, чем брить всю физиономию.
– У меня тоже усы не растут, – сказала я, сделав как можно более печальный вид.
Сомов наконец-то оторвался от монитора и внимательно на меня посмотрел.
– Тебе бы тоже не пошли, – заявил он и спросил. – Кроме усов тебя ещё что-нибудь волнует?
– Волнует, – призналась я. – Хочу такую жужжалку-гуделку, которую если включить, то чтобы гарантированно никто мои разговоры не подслушал. Можешь такую сделать? А то я по ночам во сне стала разговаривать и боюсь, кто-нибудь услышит, а я там такое, бывает, несу, что самой стыдно.
– Подозреваешь прослушку? – азартно спросил Сомов.