– Я же говорил, никогда вы меня не слушаете, ага, – последнее, что донеслось до меня.
[1] Антуан де Индра – первый правитель Тенебриса. Некоторые считают его диктатором, а некоторые спасителем. Официальный календарь начинается с первого года его правления.
[2] Самый большой и экономически развитый город Нового мира.
[3] Популярный эйфоретик.
[4] Война официального правительства с военизированными группировками, продолжалась с 30 по 35 годы по календарю де Индра.
[5] Местная валюта.
[6] Представляет собой редкое психическое расстройство, при котором пострадавший человек придерживается бредовой веры в то, что он мертв, не существует, разлагается или потерял свою кровь или внутренние органы.
[7] Альянс – первая попытка объединить людей после войны, состоял из семи городов‑стран. Тенебрис был центром Альянса до прихода к власти Антуана де Индра. Одним из первых своих указов он распустил Альянс. Тенебрис пережил это потрясение и стал центром мира, остальные города‑страны постепенно зачахли, превратившись в подобие банановых республик.
[8] К 86 году по календарю де Индра наличные расчеты почти полностью отошли в прошлое. Единый банк запустил в массовое производство специальные денежные чипы, которые позволяют обмениваться валютой с помощью голоса или рукопожатия.
[9] Мощный седативный препарат.
«Стильный и его Фабрика людей»
«86 год по календарю де Индра,
Театр в руинах промышленного района»
Меня всегда удивляла способность одних людей спокойно реагировать на критические для жизни других людей события. Смерть знакомого, друга, родственника или боль того, чей знакомый, друг или родственник погибли. Многие воспринимают это через двойную, а то и тройную призму, до них совсем не доходят настоящие, первозданные эмоции. Те огромные, сильные, по‑настоящему вырывающиеся за пределы человеческого тела эмоции. Я люблю убивать, но еще больше люблю наблюдать за эмоциями тех, чьих близких я убил. И когда эти ублюдки реагируют на смерть родного человека постным лицом или падают на колени, моля о спасении собственной жизни, меня переклинивает, блядь. Я зарываю таких ублюдков, дроблю черепа бесчувственных уродов и использую их в качестве писсуара, ага. И в такие моменты я сам испытываю первозданные животные эмоции, падаю рядом с бедолагой, чьей жизнью пренебрегли его сучьи «близкие» и рыдаю, рыдаю, пока не начинает болеть голова. Многие сочтут меня безумцем, пусть, только люди знакомые с моей проблемой, понимают почему я стал таким. Мои дофаминовые рецепторы сломаны, я не могу ничем насладиться сполна. Нормальные люди получают гормон радости размеренно, в течение дня, иногда у них случаются счастливые события, и они испытывают эйфорию. Чертова эйфория! Я так хочу испытать эйфорию! Я мечтаю о ней, о ее сладости, но никакие наркотики мира не могу мне ее принести. Высвобождая свой гнев раз за разом, я надеюсь, что дойду до точки наивысшего блаженства, наслажусь оргазмически приятной эйфорией, но нет… раз за разом – нет. Уже руки опускаются, ага.
Помню, как почти испытал ее, тогда мне только исполнилось шестнадцать. Я рос в одном из правительственных интернатов, к нам относились, как к скоту, а меня еще и зачислили на самый посредственный из всех факультетов, я должен был стать чернорабочим, до конца жизни гнущим спину на благо зажравшихся скотов из правительства. Сказать, что такой расклад меня не устраивал – ничего, мать его, не сказать. Во мне всегда бурлили амбиции, я чувствовал себя самым гениальным засранцем на свете, думал, что мир просто обязан дать мне больше, ага. Люди вокруг ощущали мою силу, хотели получить хотя бы частичку моего потенциала, и я делился с ними, взамен прося совсем немного – их преданность.
В тот день нас должны были распределить на первое место работы, мне и еще десятку парней из моей компании, достался оружейный завод Большеголового[1]. Нас погрузили в громоздкие, воняющие бензином и тарахтящие, автобусы. С нами отправили нашего воспитателя и пару вооруженных охранников. Мрази говорили о свободе выбора, махая у нас перед лицами заряженными пушками, ага. Тогда я уже твердо решил для себя, что лучше сдохну в попытке обрести величие, чем стану пресмыкаться и гнуть спину ради чужих интересов. Дело было за малым: отобрать оружие, грохнуть надзирателей и создать самую сильную группировку во всем Тенебрисе. Что я собственно и сделал, ага. Когда мы немного отъехали от здания интерната, я выхватил у охранника его новенький, лоснящийся маслом, автомат и вышиб засранцу мозги, такой же исход ожидал и его молящего о пощаде товарища. Воспитатель, до этого обращавшийся со мной, как с мусором, плакал, стоя на коленях, просил пощадить его, орал о том, какой он хороший семьянин и как любит своих детей… Я спросил у него, почему же такой великолепный человек избивал и унижал нас на протяжении многих лет. Урод, вытирая сопли, начал причитать о том, что это его работа, что он не мог иначе. Я ударил бывшего воспитателя прикладом по лицу и продолжал бить, пока его голова не превратилась в кашицу, ага. К тому моменту мои парни уже перехватили управление автобусом. Мы ехали, не разбирая дороги, я сидел на заднем сиденье, потягивая изъятые у охранника папиросы, и наслаждался разговорами о своем величии. Тогда я был по‑настоящему счастлив и близок к эйфории.