На экране Мэлтби увидел приближающийся аэрокар. Он связался с пилотом по радио, выяснил, что это прибыли поддерживающие его лидеры, и лично проследил, чтобы один из контролируемых им офицеров встретил гостей у шлюза. Минуту спустя Мэлтби уже обменивался рукопожатиями с людьми, которых никогда в жизни не встречал.
Сразу же началось обсуждение стратегии и тактики дальнейших действий. Кое-кто из числа прибывших на борт полагал, что Ханстона следует казнить. Большинство же считало, что его достаточно изолировать. Мэлтби с тревогой слушал и тех, и других, сознавая, что непосредственные участники событий являются лучшими судьями. С другой стороны, на них не могло не сказаться напряжения от слишком близкого соседства с опасностью. И потому вполне возможно, что именно он, наблюдавший за событиями со стороны, может занимать более беспристрастную и, следовательно, обоснованную позицию. Впрочем, это было лишь предположение, и Мэлтби не считал его слишком весомым. Однако он невольно почувствовал себя в роли арбитра, когда представители обеих точек зрения принялись расспрашивать его.
– Можем ли мы быть уверены в том, что решение правительств Пятидесяти Солнц не вступать в контакт с земным кораблем окажется достаточно твердым?
– Не обнаруживалось ли в том, что вы видели или слышали, признаков их слабости?
– Почему второй ультиматум не был предан гласности?
– Только ли "Атмион" следит за "Звездным Роем"?
– Каков тайный смысл этого преследования?
– Какую позицию мы должны занять, если вдруг Пятьдесят Солнц капитулируют и огласят свое местонахождение?
Вскоре Мэлтби почувствовал себя буквально погребенным под этой грудой вопросов. К тому же он заметил, что вопросы во многом повторяются и что за всеми ними кроется ложная посылка.
– Джентльмены, – сказал он, подняв руку, – похоже, вы озабочены лишь тем, чтобы найти наилучший способ соблюсти наши выгоды в том случае, если другие правительства изменят свои позиции. Но дело совсем не в этом. Мы должны быть едины со всеми народами Пятидесяти Солнц, какие бы решения ни были приняты. Мы – лишь один из членов сообщества. И мы не должны добиваться для себя особых преимуществ, кроме как в пределах рамок тех предложений, которые были нам сделаны. – И закончил уже не таким суровым, более приватным тоном: – Я прекрасно понимаю, джентльмены, что все вы находитесь под тяжким прессом. Поверьте, я высоко ценю ваши мнения – и частные, и общее. Но мы прежде всего должны сохранять единство. В критической ситуации мы не можем искать выгод за счет других.
Его собеседники переглянулись. Некоторые – главным образом те, что помоложе – выглядели опечаленными, как если бы им предложили проглотить горькую пилюлю. Но в конечном счете они все согласились поддержать план Мэлтби.
И тогда встал неминуемый вопрос – как быть с Ханстоном?
– Я хочу переговорить с ним, – холодно сказал Мэлтби.
Коллингс, старейший и самый близкий друг отца Мэлтби, несколько секунд изучающе всматривался в лицо молодого наследного вождя, и затем отправился в радиорубку. Вернулся он побледневшим.
– Он отказался прибыть сюда. Говорит, если ты хочешь видеть его – ты и приходи. Это оскорбление, Питер!
– Передайте, – твердо сказал Мэлтби, – что я приду.
Он улыбнулся, глядя на их суровые лица.
– Джентльмены, – звонким голосом сказал он, – этот человек сам идет к нам в руки. Объявите по радио, что я отправляюсь к Ханстону ради мира и единства в дни кризиса. Не пережимайте, но пусть в вашем сообщении прозвучит намек на то, что ко мне может быть применено насилие. – И закончил по-деловому, жестко: – Скорее всего, ничего не случится, пока этот корабль контролирует положение. Однако, если я не вернусь через полтора часа, попытайтесь связаться со мной. Затем шаг за шагом усиливайте давление – от угроз и вплоть до открытия огня.
Невзирая на всю свою уверенность, Мэлтби ощущал странную пустоту и одиночество в тот момент, когда его катер совершал посадку на крыше здания штаб-квартиры Ханстона.
Ханстон, рослый человек лет тридцати пяти, едва завидев Мэлтби, поднялся из-за стола, сделал несколько шагов навстречу и протянул руку.
– Я хотел залучить вас к себе без сопровождения тех мокрых куриц, что задают здесь тон, – сказал он шутливодружелюбным тоном, не вязавшимся со злобно-насмешливым выражением лица. – Но оскорбление величества в мои намерения не входило. Я хочу поговорить с вами. И надеюсь убедить.
И Ханстон попытался убедить – своим негромким, интеллигентным, но очень живым голосом. Однако пользовался он избитыми аргументами, основанными на идее превосходства мезоделлиан. Похоже, он искренне и свято верил в эту догму; к концу его речи Мэлтби пришел к убеждению, что главной ошибкой этого энергичного и неглупого человека было полное отсутствие знаний о внешнем мире. Он слишком долго прожил в замкнутом мирке тайных мезоделлианских городов, слишком много лет размышлял и говорил, не считаясь с подлинной реальностью. При всем внешнем блеске мышление Ханстона оставалось глубоко провинциальным.
Свой затянувшийся монолог лидер мятежной оппозиции закончил вопросом:
– Вы верите, что Пятьдесят Солнц смогут продолжать укрываться от земной цивилизации?
– Нет, – честно признался Мэлтби, – я полагаю, что рано или поздно нас найдут.
– И все же выступаете в поддержку их намерения укрываться?
– Я выступаю за единство действий в нынешней ситуации. К попыткам контакта надо подходить чрезвычайно осторожно. Вполне возможно, что мы сумеем отсрочить его лет на сто, если не больше.
Ханстон молчал; его красивое лицо нахмурилось.
– Я вижу, – сказал он наконец, – мы с вами придерживаемся противоположных взглядов.