— Ого! — подначивает Толстый. — Вот наш смельчак Рейнеке и сдрейфил! А еще говорил — лучший в мире фотограф!
Рейн стоит столбом, противоречивые чувства борются в нем.
У всякого поступка свой смысл… Звучит неплохо. Есть в этом доля правды. Но когда ты, ведя чужой мотоцикл, будешь спешить по улице, то окружающие увидят в этом один-единственный и вполне определенный смысл. С ходу придет на ум уголовный кодекс! А иначе какое же испытание на смелость! Интересно все же, какое бывает чувство, если возьмешь чужой мотоцикл? Вообще-то в жизни надо все испытать… Об этом говорит и плакат в комнате у дяди Яна… Откуда же взяться опыту, если сам ты его не набираешься… Ах, опыта тебе надо набраться, как чужие мотоциклы угонять! Нет, не так… Это надо просто пережить… Брось дурака валять! Сию минуту раздадутся крики, послышится трель милицейского свистка, замелькает синяя мигалка…
Рейн встречается взглядом с Рийной. Куда только девалось ее кокетство, в ней нет больше ни заразительной веселости, ни вызова. На лице ее написано только напряженное, прямо-таки алчное ожидание. Она даже чуть подалась вперед, словно боится не расслышать ответ Рейна. Чего она ждет? Испытания? Испытания на смелость?
Ну, конечно, чего же еще?
И вот уже бледное лицо Рийны затмили огромные блестящие глаза Лори. Они все ближе и ближе. В них мерцают холодные отблески голубоватого света фонарей… Нет! Рейн ясно видит, что в них горит ожидание захватывающего зрелища. Да, Лори, позабыв про Бизнеса, стоит совсем рядом с Рейном, касается его своим телом, шепчет:
— Рейн, миленький, неужели ты и вправду боишься…
— Факт, боится! — подначивает Толстый.
Длинный обменивается с ним взглядом. Словно одобряет приятеля за своевременную реплику.
— Заткнись! — обрывает он его тут же и добавляет с наигранной гордостью и одобрением:
— Да что я, своего одноклассника не знаю! Кремень-парень! Искры так и сыплются!
Лори трогает Рейна за рукав куртки, заворачивает его, обнажая крепкую, все еще коричневую от загара руку. Девушка тихонько проводит пальцами по руке Рейна. Сейчас все ее кошачьи ласки предназначаются только ему. И это волнует его необыкновенно.
Лори мурлычет:
— Я знаю только одного парня, который решился на такое… Ты, значит, второй…
Рейну кажется, что даже воздух под вековой липой дрожит в напряженном ожидании. И все из-за него! Им восхищаются. Его упрашивают, его голубят… он в центре всеобщего внимания. Стоило только ему появиться, как все языки поприкусывали! Вся эта рафинированная компания, все эти завзятые прожигатели жизни!
Рийна тоже подходит к Рейну и тоже протягивает руку к его задранному рукаву. Она что — хочет опустить ему рукав? Или тоже собирается нежным прикосновением обласкать его? Рейна?
Рейн, во всяком случае, склоняется к последнему. Более того — он уверен в этом.
Длинный повторяет:
— Да он у нас кремень! Стукнешь — искры саданут!
Эти слова и близость девушек решают все.
Рейн готов. Небрежно отведя руки Рийны и Лори, он перепрыгивает через живую изгородь, бежит через газон, только полы куртки развеваются, пересекает улицу. И вот руль в его руках. Он выравнивает мотоцикл. Раздается скрежет: что-то задело за бровку тротуара. Но он уже катит «Яву».
«Спокойно! Только не бежать!» — внушает себе Рейн. Ему почему-то кажется, что спокойно вести мотоцикл не так стыдно, как бежать или трусить рысцой. А так будто и нет в его поступке ничего плохого, ничего особенного. Он просто докатит мотоцикл до перекрестка, заведет его за угол, да там и оставит…
«Нет, зачем же! Я эту красную «Яву» приведу обратно. Обязательно! Поставлю ее на прежнее место под фонарем… Опущу упор… Да, непременно! И порядок!»
Так Рейн и делает.
Затем снова перебегает через улицу, пересекает газон, перескакивает через живую изгородь, и вот он опять под старой липой.
Только теперь Рейн чувствует страх. Он не ищет на лицах стоящих одобрения или признания. С опаской оглядывается назад, словно боится преследования, криков, милицейского свистка, мелькания синефиолетовой мигалки…
— Гип-гип — ура! — неожиданно вопит Толстяк, словно очнувшись от наваждения, и разражается рукоплесканиями, как это принято по окончании представления.
— На все двести процентов! — деловито отмечает Длинный. Он доволен. Он вполне доволен собой. Рейн запросто поддается внушению, влиянию, воздействию… в общем, какие там еще бывают слова насчет превосходства одного над другим, о подчинении одного другому. К тому же зрелище было действительно захватывающее: попадется — не попадется, попадется или нет… будет ли хай… А вдруг милицию вызовут… Дурак он и есть дурак — мотоцикл обратно прикатил! Небось, героем себя воображает… Мальчишка! Щенок! Но вить из него веревки можно! Точно. А когда-нибудь это и пригодится…