Русов посмотрел. Желтый лучик кружил по зеленому полю, на котором мутно обозначились три пятнышка. Одно — левее от курса танкера, два — правее. Когда лучик набегал на пятнышки, они как бы оживали, становились более яркими. Вот они, айсберги, ледяные призраки Антарктики... Эти уже примечены и не страшны, но те, что таятся в воде, что прячутся в волнах... Может, снизить скорость? Сейчас четырнадцать узлов, но насколько ее снизить? До восьмидесяти? Однако уменьшится ли от этого опасность? Такая махина и на скорости в восемь узлов от удара о лед получит такие повреждения, что... Идти со скоростью в пять-шесть узлов? Но тогда попутный ветер и волны станут валить судно с борта на борт и оно начнет терять управление. К тому же вместо двух суток они будут идти к Кергелену вдвое дольше. Значит, остается одно: идти как шли.
— Подменимся, Валентин, я останусь у локатора, — сказал Русов. Добавил: — Внимание и еще раз внимание, ребята!
...Так ли ты живешь, как должен жить, ту ли дорогу выбрал в жизни, какую должен был выбрать?.. Хорошо расходимся с этими айсбергами, а других пока не видно... С той ли живешь, с какой должен был связать свою судьбу?.. С той, с той... О чем же тебе написать, Нина? Про эту вот вахту? Про альбатросов? Про капитана, молчун какой, а? Человек из войны. Что только с ним не происходило, сколько же пуль просвистело над его головой, но отчего он стал т а к и м в последние рейсы? Отчего такая нервозность при выполнении любых, необходимых в плавании действий? Чуть швартовка: «Коля, голова разламывается... Ты тут поглядывай!» Бункеровка: «Я в каюте буду, Коля. Если что случится сложного — позови, милый. И, прошу, без лишнего риска!» Хм, «что случится сложного»! Русов оторвался от локатора, уставился в океан. Но что это там? Нет, показалось. Не «лысина» ледяная, а волна вдруг таким горбом вспухла. И опять вернулся к локатору: как там ледяные горушки? Остаются в стороне, хорошо расходимся... А капитан... Трусит капитан, все дрожит в нем от постоянного, сосущего душу страха: лишь бы ничего не случилось! Но можно ли быть капитаном громадного океанского судна, когда поселилась в твою душу постоянная неуверенность в себе, страх за неточность своих действий?.. Конечно, до пенсии капитану осталось всего с год. Действительно, может, в последний рейс идет, а на финише, каким бы и где бы он ни был, всегда ждешь от судьбы какого-то подвоха, и тут можно понять капитана Горина. Понять? Но верно ли это? А может, попытаться вдохнуть в него ту же уверенность, с какой он водил суда по морям-океанам долгие, долгие годы? Чтобы сошел он с судна на берег не помирающим от страха пенсионером, а именно к а п и т а н о м, с грустью и болью сердечной, а не с облегчением покидающего океан и танкер навсегда?.. Все так сложно!..
— Старпом, можно подымить? Глаза слипаются.
— Курите.
Луна, мягко просвечивающая сквозь пелену облаков, вынырнула в небесную полынью и залила океан ослепительным, серебристым светом. Вот и хорошо. Видимость улучшилась, опасность уменьшилась, хотя как сказать? Ледяная глыба в таких волнах так же неприметна, как и в полной темноте. Но все же... капитан... кого он сегодня напомнил ему, Русову? Своим восково-желтым, заросшим щетиной, измученным лицом? Откуда-то о т т у д а, из военных времен, вдруг выглянуло лицо, и Русов задумался, вороша в памяти события своих детских военных лет. Кого же напомнил ему капитан? Черного, пахнущего дымом, потом и соляркой танкиста, ворвавшегося в их дом с задыхающимся выкриком: «Где... тракторист?! Танк без горючего... Бензин есть?» Нет, танкист был низеньким, белобровым... Погрузив в прицеп бочку бензина, отец покатил на своем «Фордзоне» к опушке леса, где черной, угловатой глыбой застыл танк. День был жаркий. Разогретый воздух струился над лесом, полем. Жаворонок ввинчивался в синее небо, пел свою песню, а где-то невдалеке тяжко погромыхивала, ворочалась война, и за лесом поднимались столбы дыма. Враг уже был где-то там, уже горели соседние деревни и хутора. Босиком, простоволосая, бежала за трактором мама, взмахивала узелком, в который были положены смена белья, пачка махорки да кусок мыла и спички: не танкист бы, отец бы уже ушел в райцентр, куда ему приказано было явиться. И Колька бежал следом, а танкист быстро шагал впереди трактора, выкрикивая: «Скорее, черт! Скорее же!» Потом отец и механик-водитель переливали из бочки в топливный бак танка бензин, а невдалеке слышался рокот многих двигателей, и танкист то и дело оглядывал пыльную дорогу, змеящуюся средь полей к лесу. По ней шли, бежали, катили тележки с вещами люди, покидавшие пылающие деревни...
Русов поглядел на часы: четверть шестого. Еще два часа до окончания вахты... Судно, покинутое экипажем. Кто его покинул, почему? Айсберги? Надо Жоре сказать, чтобы особенно внимательно отнесся к вахте... Отец. Мощный взрык ожившего танкового двигателя. Танкист, лезущий в машину. Его голос: «Уходите все из деревни! Я тут задержу фрицев!» Пелена легкой пыли, повисшая над опустевшей вдруг дорогой. Отец, направивший «Фордзон» прямо в поле. Они с мамой, бегущие к деревне. И черные клубы дыма над полем. Резкие, раскатистые выстрелы со стороны лесистого пригорка: танк светлобрового танкиста бил по колонне грузовиков с чужими солдатами. Отец, вынырнувший вдруг откуда-то сбоку, из ржи, столб огня за его спиной. Лицо в черных потеках. «Поджег! Поле поджег! — кричал отец. — Не оставлять же им!» Потом они бежали, шли, ехали на попутной машине. Райцентр, забитый людьми, автомашинами, скотом. Ржание лошадей, лай собак, ругань, слезы, чьи-то команды: «Третий вз-во-од, к церкви! Второй взвод...» Торопливое прощание на полустанке. «Скажешь братану, что другого выхода не было! — торопливо говорил отец. Он держал маму ладонями за голову, торопливо, как-то судорожно, то прижимал ее к себе, то отталкивал, отстранял, вглядывался в ее заплаканное лицо, и на Кольку быстро взглядывал: — Коля, мамку береги! Я, видимо, на Балтику проситься буду. Как там окажусь, в Питере, тотчас приду. Ну, до встречи!» Тяжко, нервно пыхтящий паровоз. Вагоны, облепленные людьми. Отец подсадил вначале маму, и кто-то из вагона потянул ее в открытое окно, и мамины ноги в коротких на синих круглых резинках чулках мелькнули. А потом сильные руки подхватили Кольку, и на какое-то время он повис в воздухе над бегущими внизу людьми, уплывающими назад шпалами, лицом отца...
Радист вошел. Кашлянул. Не поворачиваясь, Русов протянул руку, и Семен Арнольдович вложил в ладонь Русова несколько листков. Луна была такой яркой, что можно было читать, не зажигая света.
«Связи неприходом плавбазы очень просим обратном пути взять острове для судов экспедиции пресную воду тчк Еще раз благодарим за оказание помощи механику «Коряка» тчк Больной чувствует себя хорошо опухоль опала глаз видит хорошо тчк Попов».
Новые заботы! Конечно, надо бы взять водички рыбакам. Что тут еще?
«Дорогой Толя наши пути-дорожки обязательно сойдутся тчк Буду ждать буду верить нашу новую встречу тчк Аня».
— Это личная. Доктору.
— Что? Ах да... А вот еще одна, какая-то шифровка: «Вези зверей люди не идут. Валя». Это нашему второму механику.
— Какая тут шифровка. Просто совет, какие ковры покупать в Гибралтаре. Для продажи. «Люди», которые не «идут»: «Три богатыря», «Охотники на привале». А «звери»: «Три медведя» и «Тройка». Отдай. И вот что еще, с Кергеленом надо связаться. Пиши текст. «Губернатору острова. Просим дать разрешение заход бухту Морбиан. Сообщите, имеется ли возможность взять острове пресную воду. Капитан танкера «Пассат» Горин». Все? И ни слова про мисс «Жвачка»!
...Кого же напомнил капитан? Дядю Костю, брата отца, штурмана тяжелого бомбардировщика из минно-торпедного авиационного полка, базировавшегося на одном из аэродромов под Ленинградом? Тот был таким же высоким, жилистым. Именно к нему, к дяде Косте, ехали Колька с мамой в Ленинград, на Геслеровский проспект Петроградской стороны, в большую и светлую дядину квартиру. Нельзя сказать, чтобы тетя Валя, жена дяди Кости, обрадовалась их приезду. Вся она была в заботах, в волнении: двоюродный брат Коли, Жека, еще не вернулся из пионерлагеря откуда-то из-под Гатчины, и тетя Валя с утра и до вечера куда-то звонила, бегала то в райком комсомола, то во Дворец пионеров, то в районе. Нет, не находился двоюродный брат Жека.